– - Согласны на это, ребята? -- спросил староста.
– - Согласны, согласны! -- закричало большинство.
– - Теперь я вам скажу, кто у нас благодетелем открывается. Этот благодетель Андрей Егоров. Он, у кого не хватает, за того заплатит.
– - Спасибо! Спасибо! -- опять послышались голоса.
Поднялся Андрей Егоров. У него был какой-то неуверенный вид, и он нетвердым голосом проговорил:
– - Я, братцы, готов пособить вашему горю. Я внесу, у кого сколько не хватает, только вы напишите мне приговор и проставьте срок, когда вы заплатите.
– - Напишем приговор! Эй, грамотей, выходи!
Появилась скамейка, лист бумаги и счеты. Несколько мужиков помоложе окружили скамейку и стали считать, кто сколько занимает и записывает. Машистый отвел в сторону Мельникова и сообщил ему:
– - Вот и гляди, как тут обирают нашего брата, дураки.
– - Какой же тут обор?
– - А вот какой. Эти деньги пойдут в съезд. Съезд купит рожь у кого-нибудь из своей братии по хорошей цене; добавят, что не хватит, из казны, мужики сами заберут ее, и все дело в шляпе. А к рождеству, когда за рожь придется платить, начнет действовать Степан Иванов. Платить-то многим и тогда нечем будет, вот они и пойдут набиваться ему, кто коровой, кто жеребенком, кто леском из осеннего подела. Он и будет забирать это по самой дешевой цене, да еще кобениться.
– - А дядя мой чего раскошелился?
– - А вот погоди, сам узнаешь, дай приговор подписать.
Приговор был написан, прочитан и подписан. Его передали старшине. Андрей Егоров опять заговорил, и тон его голоса стал просительный:
– - Теперь я вам, братцы, еще вот что скажу, так как я вам сделал увагу, уважьте и вы мне. Пособите, кто может, скосить мне отцовскую пустошь, которую мне судом присудили…
Наступило молчание, которое долго никем не нарушались. Нарушил его Мельников. С клокотавшим внутри негодеванием, еле пересиливая себя, он вдруг подступил ближе к стоявшему со смиренным видом дяде и, обращаясь к сходу, крикнул:
– - Вот что, господа! Дядя, может быть, сделал вам добро, но за это добро он подбивает вас на худое. Если вы послушаете его, вам же самим не поздоровится. Он хотя обманом и утвердился на нашу землю, да вводного листа на нее не получил. А без вводного листа он шагу шагнуть на нее не смеет.
С Андрея Егорова сразу соскочило его смирение; он вдруг ощетинился, затряс головой и, тараща глаза и брызгая слюной, закричал:
– - Мне не нужно никакого вводного листа! Раз за мной суд утвердил, я и хозяин! А это одна придирка. Ты шустер да востер, так и хочешь против закону иттить…
Осип, Костин и еще кое-кто из мужиков поддержали Андрея Егорова; они подступили к нему и вместе с ним стали кричать:
– - Известно! Как же можно против закону? Суд присудил, и на это бумага есть! Чего еще хотеть!
Они кричали громко и горячо, глаза у них стали круглые, и в раскрытые рты видно было, как болтались их красные языки.
– - Я без всякого листа пойду траву косить!
– - Ступай и коси, а то глядеть на него!..
– - Чего глядеть-то, ишь чистяк какой! Против всех правил идет. Правила позволяют, а он не хочет давать!
– - И не дам!
– - А я скошу!
– - Попробуй!
– - Старшина… -- обратился было Мельников к Пряникову.
– - Я здесь не старшина, -- грубо оборвал его Пряников. Я здесь такой же крестьянин, как и ты; я здесь член общества, а хозяин схода староста.
– - Так вы разъясните старосте.
– - Старосту учить может земский начальник, обращайся к нему да жалуйся… А мое дело сторона.
И Пряников, заправив руки в карманы, пошел со сходки. Стали расходиться и другие мужики; только мужиков пять-шесть окружили Андрея Егорова и стали о чем-то переговариваться с ним…
Всю неделю шла горячая работа с покосом в лугу. Андрей Егоров, как человек одинокий, не мог выполнить своей угрозы выкосить спорную пустошь, не могли добраться до нее и Мельниковы, рассчитывая на следующее воскресенье.
В ночь под воскресенье Мельникову снился тяжелый сон, будто бы он ехал с покоса и попал в трясину. Он хотел помочь лошади и вдруг сам стал вязнуть.
Его охватил испуг. Он стал кричать, но у него пропал голос. Обливаясь потом и дрожа всем телом, Мельников проснулся и понял, что был сон.
Он облегченно вздохнул. В это время в горницу вошла взволнованная Софья и проговорила:
– - Говорили, что сегодня-то на пустошь пойдете, вперед нас там косят.
– - Кто?
– - Известно, дядя, -- Харитон Петров говорит.
– - Где он?
– - На крыльце стоит…
Мельников быстро вскочил, торопливо оделся, поплескал на лицо холодной воды из рукомойника и, прогнав сон окончательно, вышел на крыльцо. На крыльце, на лавочке, сидел Машистый.
– - Вон как у нас! Вы еще спите, а на вашем угодье работа идет.
– - Неужто правда?
– - Сам видел. Пошел было тоже с грехом покосить. Я себе то немного оставил, ну все-таки на одно утро -- на два хватит. Слышу, кто-то жвыкает за границей, думал, ваши, поглядел, а это твой дядя сам-шест.
– - Что же теперь делать?
– - Пойдем поглядим да отберем речи от них, а там можно присвидетельствовать, аль еще что…
И они пошли по усадьбе через поля по направлению к пустоши. Константин Иванович взволнованно говорил:
– - Что теперь остается делать, как жить, когда пошли такие дела? Мой отец прожил -- никому худого не сделал. Я всю жизнь только дышал деревней. Когда мальчиком попал в Москву, бывало, встретишь своего человека, как родному радуешься. В Питер попал, сколько думал, передумал, вот это бы деревне сделать, вот так-то, тому-то пособить, и вдруг ты оказываешься какой-то враг всем. Родной дядя на тебя поход объявил и себе помощников нашел!..
– - Потому это, -- сказал Машистый, -- никто твоих думок не знает, доброжелательства твоего не видит, а Андрей Егоров вон какую помощь оказал да сейчас по рублю посулил. Вот за рубль-то этот и пошли к нему.
– - А разве хорошо это?
– - Все, что ни делается, к лучшему, говорят, а там кто знает, може, и не так…
Общественное поле кончилось, подошли к границе пустоши. Направо был бугорок и польце Машистого, где дремала, взбрызнутая росой, созревающая рожь, а налево, за дорогой, где стояли кусты орешника, дрожали редкие молодые осины, кудрявилась плотная лесная трава на половине Мельниковых. От дороги трава была не тронута, но только они прошли с десятину, как послышался отрывистый лязг косы, которую точили, и легкий свистящий шум подкашиваемой травы. Косили в несколько кос, и косили молча, заботливо. Не было слышно ни говора, ни смеха. Мельников Машистым вышли на площадку и увидели косцов.
Косцов было пятеро. Сам дядя, Восьмаков с Никиткой, Костин, Осип и Михей. Они косили на главной поляне, и выкошено уже было много. Густые плотные валы травы, пахнувшей свежими огурцами, тянулись рядами, как огромные змеи. При виде выкошенного чужими их угодья, на котором они столько лет считали себя бесспорными хозяевами, у Мельникова подкатило к сердцу, и он на минуту потерял способность что-нибудь сказать. Голова у него закружилась, и он чувствовал нетвердость в ногах.
– - Молодцы, ребята, работаете хорошо, а перестанете, будет лучше! -- насмешливо крикнул Машистый.
– - Придет время, и перестанем, -- метнув глазами на Андрея Егорова, сказал Восьмаков.
– - А лучше бы было не начинать чужое добро трогать.
– - Чужая у тебя забота, а не у нас работа, -- огрызнулся Андрей Егоров и, взяв косу под мышку, вынул лопатошник.
– - У меня забота своя, а здесь земля не твоя!
– - И не твоя!
– - Знаю это. Вот ее хозяин!
– - Этого хозяина-то грязной метлой отсюда. Какой он хозяин, когда он и в деревне-то через два года на третий бывает.
– - А ты думаешь, в деревне, так все под себя и подберешь?
– - Ничего я не подбираю и подбирать не желаю. У меня, слава тебе господи, своего хватит. Я ни перед кем спины не гну, ни на кого не работаю.
– - Это и видно.
– - Знамо, видно; по-твоему в чужой монастырь не лезу.
– - Ты сам за чужою ограду шагнул, да еще не один, а с другими…
– - Что ж, эти другие-то, дешевле тебя стоют? -- обиделся Восьмаков.