– - Ну, а у вас что делается? -- спросил Мельников.
Старик стал рассказывать. Все шло чередом и по дому и в поле, только рожь шла плохо у всей деревни.
– - Везде плохая рожь, прогневали господа, -- подал голос подводчик и глубоко вздохнул.
– - А скоро покос?
– - Вот вывезем навоз, запашем, тогда и за покос…
Мельников редко работал мужицкую работу, но любил ее, и сейчас он представил, что будет косить, и сердце его приятно стукнуло.
Поспел самовар, и стали пить чай, и за чаем разговор шел о посторонних делах: кто играл свадьбу, где снимали аренду. Софья, уехавшая в деревню от мужа еще весною, спросила про питерских знакомых и рассказала про ребят. Подводчик опять вставил про ребят:
– - Ребятам нынче житье, не как нам бывало; нам, бывало, с ягнятами одна честь, а нынче их в красный угол.
– - У человека одна радость -- ребята, -- сказал Константин Иванович.
– - Радости-то с ними много, да и заботы ой-ой-ой!
Он опрокинул стакан вверх дном, положил на него огрызок сахару и, перекрестившись, стал благодарить.
– - Ты ночуй у нас, -- предложил Константин Иванович.
– - Нет, спаси Христос, -- лошадь передохнула и я передышку сделал. Поеду по холодку.
– - Да ночь ведь.
– - Кака теперь ночь -- с воробьиный нос: из деревни не выедешь -- светать начнет.
Мужика проводили. И когда он уехал и все уселись по своим местам, как-то само собой у Константина Ивановича выскочил вопрос насчет главного. И только стоило ему помянуть о дяде, у старика пропало все благодушие, лицо стало жесткое, в голосе послышались новые ноты.
– - Как же это он обдумал такое дело? -- спрашивал Мельников про дядю.
– - Кто его знает! Только, говорит, я теперь этой земли хозяин, и вы не можете на нее шагу ступить.
– - Вот как! -- невольно улыбаясь, сказал Константин Иванович. -- По какому же это праву?
– - Никаких у него правов нет, а смелости много. И напорист очень. Задумал и полез. Ведь у нас никто во всей округе на такое дело не отважится, а у него хватило духу
– - Что же он говорит, по крайней мере?
– - А вот сходи к нему завтра и послушай. Он того наскажет, что и не подумаешь.
– - И ничего, не робеет?
– - Что ж ему, он словно хорошее дело сделал. Еще хвалится.
– - И сам он до этого додумался?
– - Кто его знает, може, кто научил.
– - Вот как ухитрился! -- с грустью в голосе вмешалась и разговор Софья. -- Мы обдумали, все выплатили, для детей старались, а он выправил там какую-то бумажку, и стало все его.
– - Ну, еще не его, -- твердо и спокойно проговорил Константин Иванович. -- Это он только говорит, а мы посмотрим, почему он это говорит.
У Константина Ивановича сейчас явилось еще более уверенности, что дело, больно встревожившее его семейных, не так-то уж опасно. В самом деле, какие у дяди на это данные? И его уверенность передалась и старику и Софье. Понемногу стали успокаиваться. Через несколько времени они перестали говорить об этом и опять перешли на другое. И перед тем как ложиться спать, ни у кого уже не было никакой тревоги, а все были, как в первую минуту свидания, спокойны и веселы.
Мельников после дороги спал так крепко и сладко, что у него прошла вся дорожная усталость, и он проснулся бодрый и веселый, с ясной головой. Сейчас же он вспоминал, что ему нужно поскорей сходить к дяде, и решил не откладывать дела.
Софья и работница хлопотали с стряпней, старик что-то делал за двором. Завтрак еще не был готов, и Константин Иванович сказал, что он пока до завтрака сходит к дяде, и вышел из избы.
День был солнечный. Яркая глянцевитая листва на деревьях сладко нежилась и как будто радостно улыбалась. На траве еще блестела роса, ходили куры, наседки с цыплятами. У соседнего двора поправлял телегу молодой мужик Протасов, хозяйственный, трезвый и хороший сосед. Увидавши Константина Ивановича, он бросил топор, весело улыбнулся и, приветливо сняв с головы старый выгоревший картуз, подал ему свою заскорузлую руку.
– - С приездом! -- весело и радостно проговорил он.
– - Спасибо, как поживаешь?
– - Да живем хорошо, ожидаем лучше…
Константин Иванович расспросил подробно, как и что у него идет, как в семье, и пошел дальше.
На той стороне улицы тоже попались еще два мужика. Константин Иванович и с ними обменялся приветствиями.
Несмотря на давившую всех Мельниковых заботу, Константину Ивановичу было так радостно. Попадавшиеся ему односельцы были так приятны, как будто они были ему близкие родные. Константин Иванович хотя жил в городе, но все его симпатии были на стороне деревенской жизни. И жил он в городе только потому, что место у него было хорошее, оно помогало и укрепить их дом, и дать возможность отложить запас на будущее. Пошатнись его дела на этом месте, он, не раздумывая, вернулся бы в деревню, стал бы наряду с другими работать. Он часто мечтал об этом, но мечты пока оставались мечтами.
Двор дяди Андрея был немного похуже, чем их собственный. На улицу выходила большая в четыре окна изба с крыльцом, хорошо проконопаченная, окрашенная, с белыми наличниками на окнах. Но окна были закрыты и крыльцо заперто. За первою избой было другое крыльцо в проулке, и за ним другая изба, но меньше. В этой избе и жили дядя с теткой зиму и лето. Было непонятно, на что дяде лишняя изба, когда у них не было ни детей, ни близкой родни. И сами они были уже в преклонном возрасте. У двора было тихо. Запертое с улицы крыльцо, закрытые окна, затворенные ворота придавали всему дому вид необитаемости. Но когда Константин Иванович обогнул угол и зашел в проулок, увидал, что в сенях стоит тетка и вяжет себе бечевкой новое помело.
Тетка была все такая же поджарая, как и тогда, когда жила в семье. У нее было морщинистое лицо и облупившийся от загара нос. Она так заботливо делала свое дело, что не заметила, как в сени вошел племянник. Она даже вздрогнула, когда услышала его голос, и быстро подняла голову. На ее лице отразилось изумление.
– - Константинушка, батюшка! А я и не видала. Здорово, родной! -- Она бросила помело и повернулась к племяннику, но вдруг что-то вспомнила и изменила тон и уже менее радостно добавила:
– - Когда приехал-то?
– - Вчера вечером.
– - К дяде, что ль, пришел?
– - Да, хотел его повидать.
– - В сараюшке он вилы ладит. Пойди, пройди к нему.
Константин Иванович вышел из сеней, прошел через улицу в огород дяди. В конце огорода стоял амбар Андрея Егорова, к нему примыкала небольшая сараюшка. Ворота в сараюшку были полуотворены, и оттуда доносился мерный дребезжащий лязг.
Как ни готовился Константин Иванович быть спокойным, спокойствие его все-таки пропало. Он чувствовал, как к горлу его что-то подкатывает и ему трудно становится дышать.
Дядя скоро заметил его, стук прекратился, и в растворе ворот показалась его голова. Голова эта напомнила Мельникову отца, но мясистый навес над бровями; глубоко сидящие тусклые глаза и какие-то морщины около носа делали лицо дяди непривлекательным. Встретившись со взглядом племянника, глаза дяди еще более спрятались вглубь, и вся его фигура приняла выжидательно-оборонительное положение.
Константин Иванович с усилием сказал дяде приветствие и зашел в сарай. Дядя ответил на приветствие как-то нескладно. Племянник спросил, что дядя делает; дядя сухо сказал. Константин Иванович оглянулся, увидел крюковую телегу у стороны, присел на нее и уже более твердо проговорил:
– - Ну, я тебе мешать не буду. Я только спросить тебя кое о чем хочу. Скажи, пожалуйста, что ты с нашей землей надумал делать?
Дядя тоже оправился; он взглянул на племянника, и во взгляде его было изумление.
– - С вашей? С какой вашей? Я к вашей земле не касаюсь. Да и на что она мне. У меня, слава богу, свой надел.
– - Я не про надельную, а про купленную. Ты, говорят, нашу купленную присвоить хочешь?
– - Купленную? Купленная -- дело другое. Только купленная не ваша, она осталась после нашего отца.
– - Ее не ваш отец покупал, а мы. Мы ее сторговали, мы за нее и в банк выплатили.
– - Ничего не знаю. В бумагах она числилась за покойным отцом, а теперь я перевожу ее на себя.