Я наблюдаю, как Джульетта в первый раз встречается с Леной: так скала встречается с волной. Джульетта непоколебима и высокомерна, я горжусь тем, что она сильна, – хоть и не узнаю ее.
Джей не такая.
Не такая суровая.
Я видел ее яростной – черт, я видел ее безумной, – но никогда бессердечной. Никогда-никогда. Не то чтобы я думал, будто Лена достойна лучшего приема; хрен с ней, с Леной. А вот Джульетта. Игра на публику совсем не в ее характере, это означает лишь одно: ей очень плохо, гораздо хуже, чем я думал. Хуже, чем могу себе представить. Точно боль ее изуродовала.
Я ведь знаю.
Я ее знаю.
Уорнер убил бы меня, если бы догадался о том, что я сейчас чувствую, только это правда: я знаю Джульетту лучше всех. Даже лучше его.
Математика проста: Джей и я знакомы дольше и ближе.
Она и я, чего только мы не пережили вместе! Она – мой самый близкий друг.
Касл тоже мне близок, но он как отец; ни с ним, ни с другими я не общаюсь так, как с Джульеттой. Она особенная. Принимает меня таким, какой я есть. Я же даю ей возможность выплеснуть эмоции; кроме того, мне нравится, как она умеет сопереживать. Она настолько чувствительна, что даже шутка может ее ранить. Вот кто она. Она вся – огромное сердце.
И какую – какую версию Джульетты я вижу сейчас?
Дерьмовую.
Эту версию я не могу принять, потому что уверен: она фальшивая. Что-то идет наперекосяк.
Возросший гул сердитых голосов разбивает мою задумчивость.
Успеваю заметить, как Лена несет какой-то бред. Валентина, одна из близнецов, поворачивается к ней. Напрягаю слух, чтобы услышать, что она говорит:
– Надо было тогда отрезать тебе уши!
Я резко приподнимаю брови.
Смущенный, шагаю вперед и оглядываю комнату в поисках разгадки, однако повисшее вокруг напряжение заставляет всех замолчать.
– М-м, кх, – откашливаюсь. – Я что-то пропустил?
В ответ – тишина.
Кто-то наконец вызывается объяснить. Лена. Однако я уже понимаю – ей лучше не доверять.
– Валентина любит прикидываться.
Николас, другой близнец, резко, сердито отвечает ей по-испански. Валентина хлопает брата по плечу.
– Ничего. Все нормально, пусть болтает. Лена думает, я люблю прикидываться. – Тут она произносит слово по-испански. – Я вовсе не прикидываюсь. – Еще больше слов на испанском.
Стефан в шоке открывает рот, а Лена лишь закатывает глаза. Не понимаю, что происходит.
Начинаю хмуриться. Как-то странно складывается разговор.
Впрочем, когда я гляжу на Джульетту, то с облегчением осознаю: я не один такой. Джей тоже совершенно не понимает смысл их беседы. И Касл. У меня появляется мысль, что и Уорнер сконфужен, однако он вдруг начинает говорить с Валентиной на беглом испанском.
У меня кружится голова.
– Черт, брат, ты тоже умеешь по-испански? Теперь буду знать.
– Мы все говорим на многих языках, – отвечает мне Николас. Он выглядит немного раздраженным, но я ему благодарен за разъяснение. – Мы должны уметь догов…
Джульетта сердито перебивает его:
– Слушайте, парни, меня не волнуют ваши личные драмы. У меня зверски болит голова и миллион дел на сегодня, предлагаю начать.
Ха!
Наверняка у Джульетты похмелье.
Спорю, с ней такое впервые. Не смертельно, конечно, но веселье то еще.
Николас мягко говорит что-то ей в ответ, а затем наклоняет голову в полупоклоне.
Я скрещиваю руки на груди. Не доверяю я ему.
– Что? – Джульетта, смущенная, пристально смотрит на Николаса. – Не понимаю.
Тот улыбается ей. Произносит пару слов по-испански – вот теперь точно над ней насмехается, – я уже готов его осадить.
Уорнер меня опережает. Что-то ему говорит, я не слышу что, но это рассердило Джульетту еще сильнее.
Ну и утро сегодня!
Николáс выдает по-английски: «Мы рады познакомиться с вами», и я окончательно, черт побери, сконфужен; все-таки надо учиться себя сдерживать.
Джульетта отвечает:
– Полагаю, вы все будете присутствовать на сегодняшнем симпозиуме?
Еще один учтивый поклон от Николаса. Куча слов на испанском.
– Это «да», – переводит Уорнер.
И доводит Джульетту до бешенства. Она разворачивается к нему всем телом.
– На каких еще языках ты говоришь? – Ее глаза мечут молнии, и Уорнер так теряется, что у меня сердце сжимается от боли за него.
Все серьезно.
Сегодня им обоим, Уорнеру и Джульетте, фигово. Они старательно прикидываются твердыми, крутыми, собранными, как вдруг – бабах. Стоит Джульетте сказать ему одно только слово, и Уорнер превращается в идиота. Таращится на нее, не в состоянии издать и звука, а она вспыхивает, краснеет до кончиков волос, потому что он смотрит на нее.
О господи!