- Ну хватит! - Марина, гневливо хлопнув по столу ладонью, вскочила, в одно мгновенье став вдвое выше ростом. Посуда на столе зазвенела, дрожа от страха. Маринины очи теперь не косили - налитые кровью, они глядели в упор... И так страшна теперь была Дива, что даже ее приспешникам стало не по себе.
- Вы что, обедать сюда пришли?! У нас нет времени - помощь Москве уже выслана, и мы не можем допустить, чтобы она подоспела вовремя. Надеюсь, наша главная цель вам известна: мы должны доказать свое равенство с силами Света, мы ничуть не слабее, мы сильнее, сильнее, мы вечны, как и они!
Голос Дивы все нарастал, сама она вдруг стала еще выше, и вот уже коснулась четырехметрового потолка своими страусовыми перьями. Свечи погасли, и теперь только налитые кровью глаза хозяйки светились во мраке...
- Мы подчиним себе этот город, окутаем его своей темной силой и затащим каждого, кто поселится в нем, - вы слышите: КАЖДОГО! - на дорогу Тьмы... Только вижу я - от вас мало проку, а город этот силен, как Звезда, слишком многое нам на горе тут создано по законам Красоты... - Дива схватила со стола зеленый бокал и запросто, точно бумажный стаканчик, измяла его своими тонкими пальцами, нимало при этом не поранившись. Хрусталь в ее руке точно расплавился и пролился на скатерть зеленым пятнышком. Ор тотчас услужливо дунул, и пятнышко мигом исчезло...
Расправившись с бокалом, Дива немного успокоилась и уменьшилась до прежних размеров. Она небрежно стряхнула паутину, которую только что зацепила своей прической, и, сжав зубы, прошипела свистящим шепотом:
- Ах, как ненавижу я эту Личинку! В ней таится наша погибель. Или она - или мы, а другого пути у нас нет: вы вот тут прохлаждаетесь, а что сделано вами хотя бы сегодня, чтобы погубить Свет и, ну, хоть малюсенькую радость в этом проклятом городе? От каждого нашего шага на этой земле зависит, будем ли мы вечны или растаем бесследно, как это стекло...
- Мы все сделаем, Дива, ты знаешь, на что мы способны! - принялся уверять ее Зур. Его пальцы царапали скатерть. - Я сегодня устроил премиленькую аварию в самом центре, там теперь ремонта - на месяц, да и много людей пострадало... А Ор так отделал сопливого юнца... впрочем, все это мелочи... Вот вчера была настоящая работа...
- Довольно, Зур, не оправдывайся, - перебил старик. - Мы ни в чем не провинились, Дива, и не обязаны отдавать тебе отчет. Мы подвластны лишь Тени, будто не знаешь. Брось свои женские штучки, истериками нас не возьмешь! И не вздумай учить... - Глухо и жутко звучал голос Ора. Остановившимся взглядом белесых глаз, от которого цепенело все живое, в упор глядел он прямо в переносицу Диве. - Мы не меньше твоего стремимся к победе над Светом. А что дурачимся тут, на Земле, так то до поры. И не завидую я тем, с кем мы схлестнемся всерьез... - Тяжко падали его слова во мраке. - Зажги-ка лучше свечи, хозяйка, оставим пустые споры, скоро полночь, пора нам ответ держать перед Тенью... Давайте всерьез все обсудим. Я выведал вот что: в одном месте, за городом, есть магический Лес, и Дух его таинственным образом связан с Москвой и даже с самой Личинкой: именно он даст ей силы в час будущего преображения...
Зур и Дива склонились над столом, внимательно слушая Ора. Тот говорил все медленней и тише, наконец, перешел на хрипловатый шепот, а потом и вовсе забыл о человеческом языке, и все трое вернулись к привычному способу общения - к телепатии, пока где-то в дальних комнатах не пробило полночь на старинных напольных часах. Тогда заговорщики поднялись со своих мест, прошли лабиринтом комнат и высоких дверей, занавешенных шторами с ламбрекеном**, к небольшой стеклянной балконной двери.
Хозяйка открыла дверь - ив затхлую квартиру ворвались дуновения летней ночи... Все трое вышли на балкон. Успокоившийся Арбат дышал свежим и легким ночным воздухом, кое-где все еще слышались гитарные переборы, чьи-то возгласы, разговоры и смех. Иссиня-черное небо над затихшей Москвой было все в звездах. Уже нарождался чудесный светлый месяц, как вдруг... И месяц, и звезды, и всю необъятную ширь темного неба заволокло что-то, что было чернее черного...
Громадная Тень протянулась над поникшим Арбатом, заслонив собой небеса. Тень понемногу снижалась, то и дело меняя очертания. Вот она нависла над домом, где на едва различимом во тьме балкончике застыли три неясных силуэта. Тень мигом обволокла дом, заглушив в нем все звуки, потом проскользнула через раскрытую балконную дверь в квартиру. А там уж ее заждались! Съежившись до размеров дверного проема, Тень двигалась по коридору. За нею на почтительном расстоянии следовали Ор, Зур и Дива - силы Тьмы, воплощенные в людском обличье.
Вошли в столовую. Встали в молчаньи вокруг стола. Тень опустилась на кресло. Дива торжественно разлила по бокалам густое кроваво-красное вино. Вспенившись, оно зашипело, и дурманящий, приторный аромат разлился по комнате. Подняв бокалы и обратившись к Тени, трое ее вассалов*** воскликнули: "Да здравствует Совет Четырех!"
И Совет начался.
* Эгретка - драгоценная заколка, скрепляющая перья в женской прическе. ** Ламбрекен - полоска ткани, украшающая верхнюю часть дверного проема. *** Вассал - подданный.
Глава IV
Садовый участок №20 встречал гостей. Елена Петровна сняла с калитки замок, широко распахнула ее, и Ксюн первая ступила на обрамленную цветами дорожку.
Вереница друзей промелькнула в саду, и вот уже расположились на веранде они: посиживают, поглядывают, ждут... Тревожатся: что-то будет?
А самовар уж кипит, булькает, и чашечки белые с золотым окаемом расселись на скатерти, уютные такие, нарядные... И ситечко как гамачок серебряный покачивается слегка под носом у заварного чайника... И занавеска тюлевая жеманничает с ветерком в дверном проеме: то обоймет косяк, то ластится к порогу... Веранда нежится, над скатертью витает самоварный дым, сгущается и опрокидывается в сад и угасает там, запутавшись в кустах пионов. Покойно тут... и мух нет. Хорошо!
А все же, что-то будет?
Кукой с Куторою глаза таращат: он - на нее, а она - в сад. Кутора глазищи круглые широко раскрыла, замерла, помалкивает: вся эта привычная людям жизнь для нее - нечто необыкновенное... Кукой на краешке стула все ерзает, мнется: так хочется ему сказать всем (а главное Куторе, которая нравится ему все больше) что-нибудь очень умное и значительное. Ксюн уплетает варенье, Скучун задумчиво помешивает ложечкой в тонкой чашке. А Урч? Тот весь - немое восхищенье! Он ведь тоже впервые узнал, что такое земное цветущее лето... Перегнулся через перила веранды, над жасмином навис и нюхает. Читать про все это в книжках там, в Нижнем городе, - одно, а вот открыть для себя на старости лет, что такое дыханье июньского сада - совсем другое...