Фельдфебель, комендантский наушник, имел привычку неслышно подкрадываться сзади.
— Читать, что ли, умеешь, Яшка? — гаркнул фельдфебель над ухом.
Я отшатнулся от стены с наклееным объявлением, сдернул картуз:
— Мерекаю, господин старший конвойный.
— А чего? Барабанщик тоже ремесло. Ха-ха!
— Где уж нам уж. Рылом не вышли, господин старший конвойный.
— Заткнись! — Фельдфебелю нравилось играть в благодетеля. — Похлопочу, так и быть.
Из-под ремня выпирает живот. Жилетку бы плисовую, рубаху ему навыпуск, — из шенкурят фельдфебель, лавку держал.
— Наши, поди, Москву берут. Давеча штабные писари толковали: у генерала Деникина белый конь в обозе. Под колокольный звон въедет его превосходительство в первопрестольную. Будет ужо большевикам… Ха-ха! Полный сурпрыз!
Он сыто рыгнул и распорядился:
— На одной ноге на кухню за горячей водой… Арш!
От общения с каманами господин фельдфебель вынес манеру принимать ванну: считал зазорным при его чине и положении ходить в баню.
На то, что интервенты вынуждены были убраться, шенкурский лавочник смотрел просто:
— Сами с голодранцами справимся, больше и достанется — безо всякого дележа.
Забор с колючей проволокой. На вышках часовые.
Куда податься? В барабанщики, да? Чего уж… Чего, коли имени своего и то лишился, Федька!
Бежать? Беги. Даже с Мудьюга совершено несколько побегов, последний, самый большой, нынче в сентябре.
Беги и ты, будь на то желание. Есть желание, воли нет. Тюрьма — не мать родна. Месяцы «финлянки», мудьюжский карцер, одиночка, тифозные бараки, потом лагеря, лагеря — заборы из колючки, на вышках — часовые. Коль не сломлен я, то согнут. Серединой двора не пройти, жмусь к забору. Голову кружит, появляется страх. Страх перед землей без заборов, без колючей проволоки. Болезнь это тюремная. Не совладать с ней. Как с тем, что, вечно голодный, я припрятываю в карманы остатки скудной арестантской пайки и боюсь их съесть.
Плесы двинские, буксир, шлепавший колесами мимо серых деревень, озимей зеленых и багряных перелесков, под чаячий крик, меж высоких берегов. Окопы в полях. Атаки — штык на штык… Не мое все! Не мое!
Мое — лагерная баланда, завшивленный матрас…
После ванны фельдфебель разлегся голый в кровати. Сосал пиво. Бутылку за бутылкой.
— Яшка, сюды!
— Чего изволите?
— Слухай, набирайся ума. Вот дворяне хочут свои привилегии возвернуть. Шиш им — империю проворонили! Мы, значит, хозяева теперь. Потому как с народом умеем управляться, черной работы не боимся. Да передо мной вся волость шапку ломала, в церкви я староста и в управе свой человек. А дворянчик разве заступит в лагере на мое место? Не с руки ему. Пальчики нельзя замарать. Крысы… — плюнул фельдфебель. — Бросают Расею, бегут. А нам без нее — никуда!
Мнусь я у порога. Воду из ванны выпустить надо, пол затереть. И поздно уже. Завтра в шесть подъем. Не высплюсь.
— Порядки, Яшка, заведем строгие. От рубля и от копейки. В мошне не пусто, стало быть — человек. А не звенит в кармане — отыди, людям не заступай дорогу, харя!
Батарея пустых бутылок под кроватью. Рыгает жирный боров, налакался.
— Баре, я слышал, на сон грядущий велели себе пятки чесать. Опробовать разве? Мы заместо бар. Шиш им, не власть. Яшка, чеши мне пятки. Сполняй, харя!
Прохватил меня озноб. Я словно проснулся: Федька, ты ли это?
Чего уж, не своя воля, на тыщу лет вперед неволя!
Нет уж, так лучше не жить…
У фельдфебеля был потный, в крапинах веснушек затылок, оттопыренные уши, на виске билась жилка. Билась злым живчиком.
Подняв с пола бутылку, я примерился и врезал, что было мочи, по живчику… На-а! На!
Не охнул боров, только ногами засучил.
Затем я набрал пустых бутылок в обе руки. Для чего бутылки? Был я не в себе, нет другого объяснения.
— За пивом? — окликнули меня в проходной.
Фельдфебель вечерами гонял меня к знакомой шинкарке, поэтому охранники в проходной привыкли и не задерживали.
На путях пыхтел под парами состав: паровоз и две-три порожние платформы.
Смазчик — я удивился масленке с длинным носиком и долго торчал, ее разглядывая, — турнул прочь:
— Чего ошиваешься? Ступай мимо.
— Я на ту сторону…
— Лезь живей, сей минуту тронется!
Попробуйте, однако, с бутылками, если они норовят выскользнуть, упасть и разбиться, — попробуйте с бутылками, прижатыми к груди, пролезть под вагонами? Мешают, связывают. Никак не могу я расстаться с бутылками, и надо голову потерять, чтобы ползти через рельсы под вагоном, когда заняты руки. Кончилось тем, что выронил одну бутылку. Еще, еще! На, леший, возьми, леший! Нагорит от фельдфебеля. Изуродует жирный боров.