Вадим по дороге из института собирался зайти в мастерскую, забрать из ремонта радиолу. Так что придется поскучать в одиночестве. До недавнего времени это было делом привычным. Сейчас же в большой гулкой квартире она почувствовала себя как-то пустынно и неприкаянно. Выходит, начинает привыкать к семейной жизни. Вадим тоже с удовольствием сидит дома, в кругу, как он отвечает друзьям, своей жены. Два дня назад звонил Боб, приглашал пообщаться: и не виделись давненько, поди-ка, не с самого ли дня рождения, и предлог есть достаточно серьезный — на общегородской лингвистической олимпиаде он получил диплом первой степени. Раньше бы Вадим вприпрыжку побежал на такие посиделки на бобах, нынче же ответил товарищу весьма неопределенно: постараемся прийти, но не знаю, как Вика, Викентий Викентьевич еще не совсем здоров…
Отец немного отлежался, пошел на поправку, вон даже в институт на заседание укатил. Но за ним по-прежнему нужен глаз да глаз; до седых волос дожил, а хорохорится, петушится, как маленький. То ли не может понять, то ли не хочет понимать, что возраст есть возраст и его не обойдешь и не объедешь.
Она достала из холодильника мясо, начистила луку, пропустила то и другое через мясорубку. На первое сгодятся вчерашние щи (на то они и зовутся суточными), а на второе она приготовит котлеты. Конечно, они вряд ли будут такими же вкусными, как у Нины Васильевны, но Вадиму ее стряпня нравится, об отце и говорить нечего. По его мнению, она готовит «на уровне тети Поли», а это, считай, наивысшая похвала. Она-то прекрасно понимает, что такой похвалы ее кулинарная самодеятельность не заслуживает, но если нравится тем, для кого она готовит, — чего еще надо…
Ах, тетя Поля, тетя Поля! Святой человек, добрый гений дома. После смерти матери она заменила Вике мать. И какое должно быть терпение у этой старой мудрой женщины, какое бесконечно доброе сердце, если она за многие годы ни разу даже голос на нее не повысила. Она воспитывала ее не строгими выговорами, не нравоучениями, она воспитывала ее одной добротой… Уехала в свою калужскую деревню хоронить сестру, да с горя сама там захворала, и вот уже столько времени никак не может оклематься. Пишет, что очень соскучилась и хотела бы хоть одним глазком взглянуть и на Викентия Викентьевича, и на свою любимицу… Вика плакала над ее не шибко грамотными каракулями, она и сама ни по ком еще в своей жизни так не скучала, как по милой няньке тете Поле…
И одного Вика не может понять, когда думает или просто вспоминает об этой деревенской женщине, ходившей в школу, по ее же выражению, всего только две зимы. Мы учимся по пятнадцать лет, а то и больше. И ведь не только знаний в разных областях науки, в той же лингвистике или кибернетике, набираемся. Нам еще до школы, еще с детского сада начинают объяснять, что быть отзывчивым и добрым хорошо, а равнодушным и жестоким плохо, нас потом, в школах и в институтах, учат честности, трудолюбию, человечности. Но можем ли мы сказать, что с ростом образованности растет в людях и доброта, и человечность? Тогда откуда берутся кандидаты наук, которых суд заставляет платить алименты вот такой не шибко грамотной тете Поле — его родной матери?!
Собирая по комнатам посуду — стаканы, чашки, тарелки (при тете Поле такого беспорядка не было), Вика зашла в кабинет отца. Взяла с журнального столика чашку с блюдцем, чайник-заварник, повела глазом на рабочий стол и ахнула: просветы между лежавшими на нем книгами, журналами, рукописями толстым, махровым слоем покрывала пыль… Да что же это она, дрянь такая, журить отца журит, считает это вроде своей обязанностью, а чтобы позаботиться о нем, чтобы держать в чистоте его комнату — это не ее дело, не ее обязанность?! Молодец! Умница-разумница!.. А еще и Коля собирался сегодня приехать — вот бы увидел это запустение, вот бы как хорошо подумал о хозяйке!..
Скорым шагом она пошла, почти побежала на кухню, выключила плиту. Затем налила в пластиковый тазик воды, взяла тряпки и вернулась в кабинет. Сейчас она наведет здесь идеальный порядок!
Руки работали, а голове-то что было делать? Еще какое-то время мысленно ругала, стыдила себя, а потом стала думать об отце — хорошо бы он окончательно выздоровел; о Вадиме — скоро ли придет, тогда бы заставила его вермишели на гарнир сварить…
Как-то с Музой разговор был. Та, против обыкновения, выглядела серьезной. Она сказала, что, по ее личным социологическим наблюдениям, нынешний мужик измельчал, весь ушел в технику, в кибернетику и все меньше у него от живого человека, все больше от бесчувственного робота, которого он создает по своему же образу и подобию. Если дело и дальше так пойдет, то о страстных поцелуях, о крепких мужских объятьях мы скоро только в книгах будем читать… А потом, безо всякого перехода, как это умеет делать только Муза, перепрыгнула на другое: «Завидую тебе, Вика. У тебя все уже определилось. Не надо суетиться, бегать, не надо ничего искать — все найдено. Живи и радуйся!»