Пламя в камине нетерпеливо отплясывало торжествующий танец, отбрасывая красные отблески на черное убранство кровати и мраморные полы. Черные и красные тона преобладали над всеми остальными красками, и сойти с ума казалось единственным выходом для смятенного разума в этом странном и страшном месте. Сквозь распахнутые створки балкона отчетливо был виден круглый лик холодной и безразличной луны, которой сегодня была уготована участь стать единственной свидетельницей моего грядущего падения.
Взгляд зацепился за единственную знакомую деталь, выглядевшую чужеродно посреди царящего вокруг безумия – родные деревянные фигурки на шахматной доске терпеливо ожидали своего часа, робко притулившись на небольшом столике у камина.
Ухватившись за этот призрачный шанс оттянуть неизбежную расплату, я дрожащим голосом выдавила из себя, указывая рукой на них:
– Сыграем?
Но Дьявол словно не расслышал моего вопроса. С непроницаемо черными глазами он медленно и неумолимо направился ко мне, и от каждого его шага сердце ускоряло ритм.
Не дойдя нескольких шагов, он внезапно застыл – безжалостный, равнодушный, прекрасный…
Я вдруг осознала нелепость своих мыслей. Разве можно было чудовище, стоящее передо мной, не знающее ни жалости, ни доброты, ни пощады, называть прекрасным?
А мужчина продолжал молчаливо гипнотизировать меня глазами, точно ожидая каких-то действий. Неужели я должна была первой начать действовать? Но как я могла это сделать, если даже не знала, что именно от меня требуется?
Горькая мысль на мгновение затмила собой страх, смущение и растерянность – почему я должна была расплачиваться за грехи, которых не совершала, за проступки, тень которых никогда и не ложилась на мою душу? Неужели он не знал, что я никогда бы по своей воле не пошла бы против него, не посмела бы предать его доверие таким глупым поступком?
Эти исторгающие яд мысли заставляли вновь и вновь задаваться вопросом – не была ли эта ночь, погоня, смерти и данное мной обещание подстроены? Если Дьяволу были доступны куда более тайные познания, чем судьбы простых смертных, неужели от его внимания могла ускользнуть такая ничтожная деталь как снотворный порошок, добавленный в миндальное молоко?
Не в силах дольше выносить эту тягучую, нестерпимую тишину, тихим голосом я озвучила только что осенившее меня предположение, стараясь не смотреть в безжалостно-надменное лицо.
– Вы ведь прекрасно знали, почему я не приехала вовремя?
– Конечно, знал, – насмешливый ответ подтвердил мою внезапную догадку.
– И зачем тогда нужно было это все? – мой тон звучал под стать его – такой же равнодушный и немного насмешливый. Но только снаружи – внутри все дрожало от обиды и осознания, насколько же глупой и наивной я была.
Мужчина начал лениво пояснять, попутно расстегивая и снимая плащ. Против воли, случайный взгляд упал на мужскую грудь, да так и остался там, зачарованно наблюдая за тем, как при каждом движении мышц натягивается багровеющая в отблесках пламени рубашка.
– Затем, что это все игра. Я ведь предупреждал тебя когда-то о том, что нужно уметь рисковать, – красивая улыбка раздвинула совершенные губы – но вот только от нее в комнате стало еще темнее. – Слова имеют обыкновения стираться из памяти – в отличие от поступков. Как видишь, я преподал тебе урок идеальной партии, – с этими словами он придвинулся, сократив расстояние между нами до пары шагов. – Неизвестно, сколько бы пришлось ждать, пока ты дозрела до того, чтобы прийти ко мне добровольно. Поэтому я воспользовался этим шансом, прекрасно зная, что ради горсти презренных людишек ты сделаешь все, что я потребую. Как видишь, обыграть тебя оказалось очень просто. Шах и мат, Аселайн, - он выдохнул эти слова с неприкрытым удовольствием.
– Вы просто… мерзавец! – с пылающими от гнева глазами я выпалила эти слова ему в лицо, но в ответ получила лишь обидный смех.
– Именно так, – обманчиво покладисто согласился он и с легкостью преодолел оставшееся меж нами расстояние. – А ты ведь уже поверила, что тебе ничего не грозит, да? Глупая, маленькая Аселайн…
– Вы ведь обещали! Обещали, что не причините мне вреда! – я упрямо пыталась достучаться до равнодушного сердца, разумом понимая, что ничто на этом свете уже не спасет меня, но все равно из последних сил цепляясь за последнюю надежду.