Они странным образом удерживались в воздухе, не прекращая своих движений ни на секунду.
– Что это за существа? – содрогнувшись от отвращения, спросила я, не отрывая взгляда от находящегося ближе всех уродца. Только сейчас я поняла, что они все же различаются по цвету – начиная от угольно черных и кончая цвета запекшейся крови. На этом их различия заканчивались.
– Демоны искушений.
– Искушений? – эхом повторила я, не понимая, как эти монстроподобные существа могут иметь хотя бы отдаленное отношение к этому понятию.
– Они отыскивают лазейки в людских душах, – с удивительным терпением пояснил дьявол.– Стоит человеку только раз пустить нечестивые мысли на порог своего разума, как демоны уже тут как тут. Словно черви, попавшие в сочный плод, день за днем они начинают разъедать его душу, отравляя все светлое и чистое, что есть в ней, лишая сил сопротивляться окружающему мраку. Пока, наконец, однажды темные желания не возьмут верх.
– Но как это вообще возможно? – прошептала я, уже с нескрываемым отвращением всматриваясь в уродливые фигурки, все это время продолжающие висеть в воздухе, словно дожидаясь окончания речи своего господина.
– У каждого из вас есть тайная страсть, то заветное желание, что тайком бередит душу в редкие минуты, когда человек остается один на один со своими самыми низменными страстями. Так было, так есть, и так будет всегда – это то, на чем строится жизнь, и нет такого существа, обладающего душой, которую хоть раз не коснулась своим крылом птица порока. Почти никто не властен над темными мыслями, что приходят порой в голову – сначала тайком, под покровом ночи, мгновенно прогоняемые недремлющей совестью или же разумом. Но рано или поздно наступает такое мгновение, когда в их обороне появляется брешь. И тогда дурных мыслей становится больше, они начинают захватывать все больше места, уже не скрываясь за благочестивыми предлогами. В итоге, сколько бы человек не сопротивлялся, конец всегда один.
– Я в это не верю! – бросила ему в лицо чересчур смелые слова, не желая мириться с только что услышанным. Да быть такого не может – иначе ради чего стоит жить, если все вокруг давно уже сгнило и пропиталось запахом тлена?
– Ты почти ничего не знаешь об окружающем тебя мире. Поверь, кому, как не мне, лучше остальных известна истинная природа человеческой души.
– Но, если вы говорите, что почти каждая душа продается, то в таком случае что же произошло с вашей? Была ли она у вас когда-нибудь? Или есть и сейчас? – я тихо прибавила последние слова, в глубине души испытывая неловкость от его странного пронизывающего взгляда. Злость, вызванная словами мужчины, мгновенно утихла, растворившись в резко нахлынувших на меня размышлениях. Как сейчас хотелось хотя бы на мгновении оказаться в его мыслях, чтобы узнать, чему посвящены его думы. Хотя я и не исключала тот вариант, что мгновенно утонула бы в непролазной бездне мрака – прямой сестрицы той тьмы, что сейчас яростно плескалась в его глазах.
Помолчав мгновение, он перевел взор куда-то за мою спину, отчего я мгновенно испытала облегчение – слишком тяжелым испытанием было так долго находиться в его присутствие и при этом каждую секунду стараться не утонуть в непролазной темноте его пугающего взгляда.
– Моя душа проклята уже давно. Ее гниющие останки все еще порой бередят мой разум, но с каждым новым днем окружающая тьма пожирает все больше прошлого меня, жадно обгладывая остатки старых воспоминаний и чувств. Я бы давно уже сдался на ее милость, если бы не одно воспоминание, яркой вспышкой белеющее где-то на грани сознания. Только оно одно, только эта глупая безрассудная надежда из последних сил освещает беспросветный лабиринт тьмы, в который превратилось мое существование.
Мужчина прервался, позволяя мне выдохнуть – на протяжении его неожиданного признания я боялась издать лишний звук или движение, чтобы не пропустить ни одного слова.
Между нами повисла напряженная тишина, в которой явственно можно было расслышать, как стремительно стучит мое сердце. Предательскую мысль о том, что, наверное, время для откровений закончилось, спугнул раздавшийся вновь голос – в нем странным образом сочеталась задумчивость, почти неразличимо переплетенная с печалью. Невозможно было различить, где начиналась одна и заканчивалась вторая.