Не прошло и пары минут, как снаружи послышался невнятный шум. Спустя несколько мгновений, двери широко распахнулись, и нашему взору явились стражники, ведущие под руки израненного человека. Было сложно разглядеть хоть что-нибудь в этом опухшем от побоев, окровавленном теле, скрыть рваные раны которого лохмотья ткани были не в силах.
Слипшиеся от крови, спутанные волосы падали на лицо неопрятными сосульками, из-за чего невозможно было разглядеть детальные черты. Да я и не стремилась сделать это – вид преступника вызывал жалость и, одновременно, отвращение. Однако остальные придворные, напротив, с жадным интересом вглядывались в мужчину, одновременно обмениваясь комментариями и едкими шуточками. Очевидно, подобное зрелище было не в диковинку в королевском дворце.
Король, сдерживая нетерпение, тусклым огнем горящее в прищуренных глазах, сошел с трона и приблизился к преступнику. Несмотря на явную слабость тот и не думал кланяться при виде царственной особы; стражникам пришлось даже ткнуть его в спину тупым концом копья.
Не удержавшись, мужчина зашатался и спустя мгновение рухнул на пол. Ближе всех стоящий к нему стражник недовольно пнул несчастного мыском башмака, вызвав лишь всколыхнувшийся шум насмешек и обсуждений среди придворных. Однако сам преступник продолжал хранить обреченное молчание, не предпринимая попыток подняться с каменного пола.
Происходящее действо все больше вызывало во мне отвращение. Поднимающаяся откуда-то изнутри волна брезгливости и жалости настойчиво требовала покинуть зал, в противном случае грозя обернуться приливом тошноты, однако удалиться, не привлекая при этом внимание всех присутствующих, было невозможно. Смирившись с участью, я постаралась забиться в самый дальний угол, из которого мне открывался обзор только лишь на голову монарха, который в данный момент с чрезвычайно довольным лицом стоял перед жертвой.
Разговоры придворных моментально смолкли в предвкушении королевского приговора. Я непроизвольно поежилась, ощутив, как мимо меня липкой волной со всего зала стекается в центр злобная радость и нетерпение.
Медленно обойдя преступника со всех сторон, король остановился прямо перед распластанным на полу мужчиной, едва слышно стонущего от боли. Стоящие передо мной придворные сдвинулись, образовав небольшой проем, которого было достаточно, чтобы взгляд успел охватить открывшееся ему зрелище. Я хотела бы зажмуриться, но было поздно: единожды увиденная картина твердо запечатлелась в памяти и, точно привороженная, я не могла отвести от нее взора, одновременно стыдясь собственного малодушия.
При приближении монарха мужчина не поднял окровавленной головы, но монарху было достаточно одного вида поверженного преступника. В полной мере удовлетворившись увиденным, король поднял голову и довольно приказал ожидающим его распоряжений стражникам:
– Бросить в темницу. Можно даже не кормить – незачем понапрасну переводить на него пищу.
– Мой господин? – подобострастно осведомился стоящий возле трона писарь, который прилежно заносил на пергамент каждое приказание своего господина. – Каким будет наказание? Смерть через четвертование? Повешение?
– Нет, – равнодушно пожал плечами в ответ король. – Я не разделяю всеобщего увлечения этими кровожадными способами. Достаточно будет просто отрубить ему голову.
Он еще раз взглянул на только что приговоренного; во взгляде короля читалось явное желание удостовериться, что беспощадные в своей жестокости слова достигнут сознания пленника. Точно уловив невысказанное вслух желание, сразу несколько стражников бросились выполнять безмолвный приказ своего господина. Острые копья безжалостно вонзились в растерзанную плоть, что служила когда-то гордой и несгибаемой спиной тому, кто сейчас бессильно распластался на полу. Не в силах сопротивляться приказу равнодушного металла, преступник из последних сил приподнял голову – каких усилий стоило ему это движение, одному Господу было известно.
Внезапно резкая вспышка боли пронзила мое тело, словно я случайно коснулась струящегося по воздуху практически осязаемого страдания, что исходило от распластанной на полу мужской фигуры. Пошатнувшись, я ухватилась рукой за спинку стула и сделала это как раз вовремя, ибо в следующее мгновение на меня обрушилась целая лавина посторонних, чужих эмоций, пронзивших сердце, точно острие кинжала. Будто в неком бреду я вдруг нестерпимо явственно ощутила, как звенят от невыносимой боли напряженные мышцы, как по каплям утекает кровь из раны, вместе с собой забирая последние крупицы жизни. Как солоноватый привкус металла щиплет разбитые губы, как соленые потоки текут по лицу, застилая предметы и лица жадно наблюдающих со стороны людей, и лишь одно из них выделялось ясно и отчетливо – то был образ врага, что равнодушно стоял напротив, вынося приговор.