«У меня почти не было настоящей юности, – такой вердикт она вынесла позднее, – очень немного друзей, совсем мало радости в том смысле, в каком ее понимают подростки, и совершенно отсутствовало ощущение собственной безопасности. Удивительно ли то, что я стала таким замкнутым человеком?» Именно в эти мрачные годы она научилась дорожить каждым днем и не особенно полагаться на будущее. «Мне кажется, что тогда я была старше, чем сейчас». Случайные встречи – и одна из них в особенности – заставили ее с потрясающей ясностью осознать, что другим людям гораздо меньше «посчастливилось» в жизни, чем ей.
«Несколько раз я оказывалась на железнодорожной станции. Это был один из способов узнавать о том, что же происходит в других местах Голландии, от людей, с которыми вы перебрасывались парой слов за то время, пока длилась стоянка поезда и они выглядывали из окон вагонов». Однажды, вспоминала Одри, там остановился товарный состав. И она услышала какой-то странный шум внутри вагона, какие-то шаркающие звуки и звук человеческих тел, трущихся о деревянные стенки. «И тут я увидела лица… сквозь щель там, где вынули планку, чтобы внутрь проходил воздух». Это были голландские евреи, которых перевозили на восток в концлагеря, где предстоял рабский труд или что-то во много раз худшее. И пока она наблюдала, еще одну группу евреев перегнали из крытых грузовиков в уже и без того переполненные вагоны товарняка. «Я очень хорошо помню одного маленького мальчика, стоявшего со своими родителями на платформе, совсем светловолосого, в пальто, которое было слишком велико для него, и вот он тоже вошел в тот поезд. Я была ребенком, наблюдавшим за другим ребенком».
От размышлений о судьбе окружающих был всего один шаг до ощущения причастности к этой судьбе. Позднее, когда Одри дали прочесть дневник Анны Франк, воспоминания о тех годах вновь нахлынули на нее. Только на этот раз ее потряс ребенок того же возраста, в котором она сама была тогда, ребенок, преображенный необходимостью постоянно скрываться до тех пор, пока фашисты не отыскали его и не поставили роковую точку в его страшной судьбе. Одри казалось, что способность Анны Франк выносить этот кошмар выходит за пределы человеческого понимания. Много лет спустя, когда ей настойчиво предлагали сняться в экранизации этой книги, Одри отказалась: «Я не хочу наживаться на святости».
И все же здравый смысл подсказывал ей, что даже у Анны Франк были «счастливые дни», когда ей удавалось победить отчаяние. Сопротивление врагу со стороны Одри находило более практическое выражение. Она помогала распространять антифашистские листовки и копии нелегальных передач «Би-Би-Си» или подпольных голландских радиостанций. Она прятала эти листки в туфлях.
Деятельность Одри в военное время успела обрасти мифами. К рассказам на эту тему нужно относиться с осторожностью. Многочисленные журнальные бумагомаратели, в особенности те из них, которые не ставили себе в труд добиваться интервью с Одри Хепберн, наносили довольно плотный слой детективных выдумок в голливудском стиле на описание тех реальных опасностей, которые Одри пришлось пережить. Но истинность одного случая подтверждает сама Одри, а она никогда не хвасталась и не лгала по поводу того, что совершала лично. В 1943 году в лесистых местах Кларенбеекше неподалеку от Арнема приземлился и затем скрывался английский парашютист. Одри согласилась передать ему информацию от группы Сопротивления. Ребенок, гуляющий в лесу, вызывал меньше подозрений, чем взрослый человек.
Она подала знак скрывавшемуся парашютисту, пропев песенку по-английски рядом с его укрытием, оставила послание и направилась домой. Одри была сообразительной девочкой. Она по дороге собирала лесные цветы, которые могли бы ее выручить. Из-за холма появился пеший немецкий патруль и преградил ей путь. Она остановилась, сделала реверанс и протянула немцу свой букетик. Создавалось впечатление, что она делает свой привычный балетный поклон. Он улыбнулся тому, что ему показалось робкой демонстрацией хороших манер. А сама девочка вся тряслась от страха. Он пропустил ее с отеческой улыбкой и покровительственным взмахом руки в перчатке.
Миссис Эвертс несколько скептически относится к рассказам биографов о том, что семья Одри переживала тяжелые лишения. «Многие из нас, жителей восточных районов, надевали болотные сапоги и шли по затопленным лугам или на лодках доплывали до отдаленных ферм и там покупали яйца и молоко у крестьян. Я не могу в точности припомнить, делали ли это члены семьи ван Хеемстра, но Одри, безусловно, пребывала в достаточно хорошей форме, чтобы участвовать в балетных спектаклях арнемского театра, а это было весной 1944 года».
Но война добиралась и до здоровых людей. Вместе со всем своим семейством, состоявшим теперь из бабушки, дяди и тети, живших под одной крышей с ними, Одри перешла на одноразовый режим питания с повторявшимся практически ежедневно меню: водянистый суп из дикого салата и трав с «хлебом» из перемолотых гороховых стручков. Не было ни топлива, ни мыла, ни чистой питьевой воды, ни свечей. Нечего говорить о нехватке овощей и фруктов. Одри выросла уже до 5 футов и 6 дюймов на диете, которая была явно не достаточна, чтобы поддерживать такой быстрый рост, и тут начали проявляться первые последствия хронического недоедания. Она стала страдать от малокровия. У нее начали распухать ноги от болезненных отеков. О танцах теперь не могло быть и речи. Нельзя, однако, сказать, что эти лишения, пережитые ею в последний военный год, и сформировали эту хрупкую, детскую фигурку, которая и по сей день остается одной из важнейших составляющих экранного образа Одри Хепберн. Тут были и другие факторы – гены, например. Но отсутствие самого необходимого, конечно, нанесло серьезный вред. Свою роль сыграли и эмоциональные стрессы. Однажды она оказалась свидетельницей того, как ее дядю, известного судью, уводили в гестапо. Его расстреляли как заложника после нападения на немецких военных.
«В те дни я часто говорила себе: если это когда-нибудь закончится, я никогда больше не буду ворчать и капризничать, я буду всем довольна», – вспоминала Одри.
И она сдержала слово. К той спокойной невозмутимости, с помощью которой защищалась от жизненных проблем и которую она сформировала в себе еще ребенком среди родительских ссор, присоединилось усвоенное во время войны осознание того, что кому-то где-то живется намного хуже, чем ей.
К сентябрю 1944 года стало ясно, что союзники выигрывают войну. Немцев вытеснили из Франции, и им пришлось отступать к своим бункерам на востоке. Эйзенхауэр и Монтгомери планировали большое наступление, которое приблизит конец войны. С этой целью предполагалось высадить 35 000 солдат на планерах и парашютах. Они должны были захватить и удержать переправу через Рейн у Арнема, позволив союзным армиям прорваться в самое сердце Рура. Однако этот блистательный план полностью провалился, что сопровождалось страшными потерями: 17 тысяч убитых и раненых солдат и офицеров и 5 тысяч убитых жителей Арнема. Месть со стороны немцев не заставила себя ждать и была поистине ужасна. В ту ночь все уцелевшие жители города, мужчины, женщины и дети – и Одри среди них, вместе с матерью, сводным братом и друзьями, которые с ними прятались в подвале во время бомбардировки, – должны были по приказу немецкого командования покинуть Арнем к 8 часам утра. Те, кто отказывался это сделать (или просто опоздал), подлежали расстрелу.
Одри помогала набивать вещами чемоданы, рюкзаки и все остальное, во что могли уместиться предметы первой необходимости. После этого они влились в длинную колонну, где было примерно 100 000 беженцев из города – здоровых и больных, еще крепких и уже совсем ослабевших. Их выбросили на произвол судьбы в опустошенные и разграбленные деревни. По меньшей мере, 3 000 умерли от истощения, болезней и физических перегрузок.
Но семейству ван Хеемстра вновь посчастливилось. Они нашли убежище в Вельпе, деревушке неподалеку от Арнема, в особняке, принадлежавшем деду Одри. Вскоре дом оказался забит до отказа беженцами. «Не было вообще никакой еды», – вспоминала Одри. Вместе с другими юными изгнанниками из Арнема она ходила в поле и выкапывала из промерзлой земли оставшуюся репу. Они съедали даже попадавшиеся им под руку цветочные луковицы. Несколько лет спустя, когда Одри смотрела в Лондоне «Унесенные ветром», она инстинктивно прижала к себе мать, увидев на экране, как Вивьен Ли в роли Скарлетт голыми руками раскапывает когда-то плодородную землю разграбленного поместья в поисках чего-либо съедобного для себя и своей семьи. Эта сцена напоминала Одри те дни отчаяния, когда она сама почти умирала от голода.