Возможно, последствием этого положения стали приступы булимии у маленькой Одри, которая объедалась шоколадными конфетами и стала пухленькой, с круглыми щёчками, замкнутой и сверхчувствительной. В довершение всех бед Элла с мужем решили, что Одри следует дать английское образование. Девочке едва исполнилось шесть лет, когда её отдали в школу в Элэме, в графстве Кент. «Я была в ужасе, находясь далеко от дома», — позже признавалась Одри. К тому же девочка не переносила коллективную жизнь и строгий неизменный распорядок дня: холодный душ по утрам, игры на грязном поле, продуваемом ветром с Ла-Манша. Маленькая Хепбёрн-Растон плохо говорила по-английски и даже не умела играть в хоккей на траве. «Это оказалось суровой школой независимости», — скажет Одри, став взрослой.
Что интересно, Джозеф Хепбёрн-Растон, порой вместе с женой, всё чаще приезжал в то время в Англию. Супруги вращались среди английских крайне правых, общались с такими фигурами, как сэр Освальд[5] и леди Диана Митфорд. Ослеплённая увлечением супруга фашизмом, Элла даже поехала вместе с ним в Германию, где на одном приёме пара встретила Адольфа Гитлера. Джозеф Хепбёрн-Растон сделался пламенным сторонником фашистского движения Освальда Мосли, даже маршировал с английскими чернорубашечниками (за что потом провёл военные годы в тюрьме на острове Мэн). Если ослепление Эллы, как и многих других аристократов в довоенное время, по счастью, было непродолжительным, хотя она и написала несколько компрометирующих её статей в партийный еженедельник «Блэк Шёрт» («Чёрная рубашка»), то её муж так и не прозрел. В 1938 году Джозеф Хепбёрн-Растон официально стал в Лондоне директором Европейского печатного агентства, занимавшегося пропагандой нацизма в Англии. Кстати, закулисное руководство агентством осуществлял сотрудник немецкого посольства Фриц Гессе. Джозеф работал только с людьми, симпатизировавшими нацистам, в частности с доктором Тестером, бывшим сотрудником разведслужбы абвера. Доктор Геббельс принял решение о финансировании лондонского печатного агентства.
Всё это неприглядное прошлое не всплыло на поверхность при жизни Одри, в частности, потому что Джозеф Хепбёрн-Растон окончательно ушёл из семьи в мае 1935 года. По официальной версии, приводимой некоторыми голландскими источниками, это произошло из-за его беспробудного пьянства. Биограф Барри Пэрис утверждает: «Отец Эллы пришёл в ярость не только из-за политических убеждений зятя, но и потому, что был убеждён в дурном управлении Растоном состоянием семьи ван Хеемстра и, что ещё хуже, в том, что часть этого состояния тратится на нужды фашистов. По одной из версий королева Вильгельмина лично побуждала старого барона заставить Эллу молчать и, если надо, заплатить Растону, чтобы он ушёл из семьи». Александр Уолкер даёт иное объяснение внезапному уходу Джозефа Хепбёрн-Растона: 17 мая 1935 года Элла застала мужа в постели с воспитательницей своих детей. Для неё это был страшный удар. Последовала грандиозная ссора. Джозефу пришлось немедленно уйти, и он больше не вернулся.
Для маленькой Одри, которой тогда было шесть лет, расставание с отцом стало катастрофой. 53 года спустя в интервью «Ю. С. мэгэзин» Одри без всякого пафоса назвала уход отца «самой большой раной в своей жизни» и «трагедией, от которой, мне кажется, я так и не оправилась»: «Я благоговела перед ним, мне ужасно не хватало его с того самого дня, как он ушёл. Если бы только я могла хотя бы регулярно видеться с ним, я бы чувствовала, что он меня любит, мне бы казалось, что у меня есть отец. Я всегда завидовала другим девочкам и возвращалась домой в слезах, потому что у них есть папа».
В том же интервью Одри чуть не плакала, описывая навязчивое воспоминание об этих событиях: «Смотришь в лицо своей матери, оно всё в слезах, и тебе страшно. Говоришь себе: “Что со мной будет?” — и пол уходит из-под ног... Он в самом деле ушёл. Вышел из дома — и больше не вернулся. Видеть, как она страдает, было одним из самых болезненных переживаний в моей жизни. Она плакала дни напролёт, я уже думала, что она никогда не перестанет; она плакала, даже когда мы выходили за покупками. А я была рядом, совершенно беспомощная и... так никогда и не поняла, почему папа ушёл».
Обманутая, осмеянная и покинутая, Элла даже поседела за несколько дней, как королева Мария Антуанетта в тюрьме Тампль. Развод состоится только в 1938 году; вопреки ожиданиям, Джозеф получит право навещать дочь, но никогда им не воспользуется. Они увидятся только через много лет. Сведения о том, общалась ли Одри с отцом, зачастую противоречивы. Старший сын Одри Шон Феррер утверждает: «Она нашла его через 30 лет в Ирландии, через Красный Крест. Под конец жизни он был образованным банкиром без гроша за душой, она помогла ему материально. Она уважала его за то, что он не напомнил ей о себе, увидев её имя на афишах».
После ухода отца у Одри на всю жизнь остались ссадины на душе, склонность к меланхолии и инстинктивная потребность замыкаться в себе.
МРАЧНЫЕ ГОДЫ
С 1935 по 1939 год Одри жила то в Нидерландах, то в своей английской школе. Её робость, слабое здоровье (у неё начались приступы мигрени, от которой она будет страдать всю жизнь) и тревожный темперамент усугубились суровой дисциплиной школы. Единственное светлое пятно в то непростое время — балет, которым там можно было заниматься. Балет и сцена быстро станут её главными увлечениями в отрочестве. Тем более что Элла, хотя и была авторитарной матерью, с самого начала поощряла занятия Одри хореографией, театром и музыкой. Она понимала, что для её дочери это отдушина, убежище, где можно залечить рану, нанесённую уходом отца. «Утром учимся, после обеда играем, устраиваем концерты и ставим пьесы. Иногда можно съездить в город, так что мы тут не взаперти. Для игры в хоккей надеваем спортивную форму с поясом из тесьмы вокруг бёдер, который завязывают сбоку», — писала ей тогда Одри.
Занятий танцами она ждала всю неделю. В 1991 году в пространном интервью «Нью-Йорк таймс» Одри Хепбёрн вспоминала о своём раннем интересе к балету. «Я просто влюбилась в него. В кентском посёлке, где я жила, была молодая танцовщица, которая приезжала раз в неделю из Лондона давать уроки балета. Я обожала весь этот мир, правда, это стало моей страстью». Айседора Дункан и Анна Павлова сделались её кумирами.
Одри стала прилежной ученицей, но слишком мечтательной и непостоянной. «Она не была заносчивой, — вспоминает её одноклассница. — Никогда не хвалилась своей аристократической семьёй. Она была не застенчивой, а замкнутой, неразговорчивой. Очень молчаливой, но, в общем, довольно милой».
Вскоре Элла отметила перемены в характере дочери благодаря благотворному воздействию уроков хореографии миссис Ригден. Одри расцвела и воодушевилась. А ещё она сильно увлеклась географией. Её было не оторвать от карт, рассказов о далёких континентах, она взахлёб читала книги о путешествиях. Её собственные путешествия сводились в то время к вылазкам в Лондон. Мать (снимавшая в английской столице квартиру в Мэрилебоне) показала ей все памятники викторианского города. Они провели вдвоём множество выходных, осматривая музеи, навещая питомцев зоосада в Риджентс-парке или плавая на лодке по озеру Серпентин в Гайд-парке.
Но Элла, оставившая обоих сыновей в Гааге с их отцом, жила в Англии не только ради дочери. Баронесса влюбилась в мелкого помещика (совершенно английского «country gentleman»), который жил под Фолкстоном. В конце концов она сняла там коттедж под названием «Оршард Вилла», чтобы спокойно встречаться с ним. Соседская девочка Джоан Хокинс стала лучшей подругой Одри: «Её звали Одри Растон, но однажды она сказала мне по секрету: “Моя фамилия не просто Растон, а ещё Хепбёрн... как у звезды Кэтрин Хепбёрн”. Она никогда не рассказывала о своём отце. Чувствовалось, что это запретная тема. У Одри тогда ещё был лёгкий иностранный акцент. Её мать пригласила всех учениц из класса Одри на празднование девятилетия дочери в мае 1938 года. Она сфотографировала нас всех немецкой “Лейкой” — тогда это была большая редкость. У баронессы было странное отношение к деньгам. На день рождения она купила Одри подержанный велосипед, а временами жила так, словно деньги не имеют значения; тогда это было в духе времени».