Пять дней спустя страна капитулировала, а королева Вильгельмина отправилась в изгнание в Лондон со своей дочерью Юлианой и всем правительством. Нидерланды были аннексированы Третьим рейхом. «Внешне всё выглядит нормально», — написала тогда баронесса в одном из писем. Одри тоже уверяет: «Поначалу немцы старались казаться цивилизованными и нравиться нам. Я не вполне понимала, что происходит. Ребёнок остаётся ребёнком, и я просто ходила в школу».
Девочка пыталась вести привычную жизнь. Но кое-какие детали показывали, что всё изменилось. Так, мать попросила всех девочек из школы, чтобы они называли её дочь Эддой и ни в коем случае не Одри. Ей самой надо было остерегаться: на улице — ни слова по-английски. Впрочем, официальные перемены в школе задали новый тон: немецкий язык стал обязательным для изучения. Кроме того, в учебную программу включили историю Германии, а некоторые книги были запрещены органами нацистской цензуры, которые отныне должны были назначать учителей. Ключевые посты в администрации тоже подверглись нацификации.
Только в 1942 году все владения ван Хеемстра были конфискованы, а имущество изъято. Но братья Одри пропали с самого начала войны. Ян отказался вступить в гитлерюгенд, и в отместку его отправили в трудовой лагерь в Германии (всю войну Одри с матерью не знали, жив ли он). Александр же, который служил в голландской армии, исчез сразу после капитуляции и примкнул к движению Сопротивления.
Хотя семья успела закопать в поле ценные вещи и кое-какие драгоценности, в её распоряжении остались весьма ограниченные средства, поскольку оккупационные власти заморозили банковские счета. Баронесса с дочерью переехала в домик без удобств на краю Арнема. В Голландии ввели карточную систему. Продуктов не хватало, дров тоже, и Одри с матерью из экономии протапливали только одну комнату в своём доме на Сиккеслаан.
Вдохновлённая королевой Вильгельминой, в выступлениях на «Оранжевом радио» призывавшей подданных к участию в Сопротивлении, баронесса ван Хеемстра посвятила ему всё своё время и силы. Одри тоже привлекли. Девочка доставляла шифрованные письма на велосипеде, спрятав их в башмаках. Легенда семейства Хепбёрн утверждает, что Одри даже была связной английских десантников, прятавшихся в лесах вокруг Арнема. Она стала звеном большой цепи.
Эпизод, пересказанный Робином Карни, превращает её в героиню: «Выполняя одно из таких поручений весной 1942 года, Одри узнала, что в том месте, куда ей надлежало отправиться, находится немецкий патруль. Однако ей удалось без помех добраться до места и передать послание. На обратном пути она рвала цветы. Как она и боялась, ей встретился немецкий солдат. Одри улыбнулась ему, как умела только она, и подарила собранный ею букетик цветов».
Её сын Шон подтверждал, что в 11 лет она перевозила шифровки для Сопротивления в своей обуви. Дети часто выполняли такие поручения, потому что пользовались относительной свободой передвижения, например, чтобы ходить в школу. «Однажды мне случилось передавать секретный текст, — вспоминала Одри. — Я засунула его в шерстяной носок, надела деревянные башмаки, села на велосипед и поехала».
Но девочка не сознавала, что её поведение — геройство. «Всякий патриотично настроенный голландский школьник внёс свою небольшую лепту. Многие были гораздо храбрее, чем я. Никогда не забуду тайное общество, называвшееся “Гёзы”, которое убивало нацистских солдат одного за другим и сбрасывало трупы в каналы. Нужно было обладать немалым мужеством, чтобы это делать, многих подпольщиков немцы схватили и казнили. Вот им и надо ставить памятники и давать медали», — скромно говорила она.
Консерватория Арнема, в которой сновали дети, служа отличным прикрытием, была опорным пунктом Сопротивления. Хотя достать балетки и пачки стало нелегко, Одри добросовестно продолжала заниматься и участвовала в множестве концертов и балетных спектаклей, которые неутомимо организовывала её мать.
Изюминкой этих спектаклей была Одри, которая сильно вымахала, но осталась худой из-за недоедания. В июле 1941 года один критик писал о представлении, данном учениками школы Маровой в театре «Музис Сакрум»: «Поскольку все балерины только в начале своего пути, не будем называть имён, за исключением Одри Хепбёрн. Хотя этой девочке всего 12 лет, она выделяется своей индивидуальностью и собственной манерой исполнения. Она танцевала “Серенаду” Мошковского в собственной хореографии». Годом позже тот же критик снова отмечал: «Одри Хепбёрн всего 13 лет. Её природный талант попал в хорошие руки Виньи Маровой». И в 1943 году: «Наделённая очаровательной внешностью и пластикой, она показала лучшее выступление за весь вечер».
Но эти комплименты не помогали девочке забыть о суровой действительности. В Нидерландах проживали 130 тысяч евреев, 30 тысяч из них скрывались. В феврале 1941 года выступление еврейской молодёжи в Амстердаме против ношения жёлтой звезды было жестоко подавлено. Начались депортация и уничтожение евреев.
Одри не могла не видеть этих печальных толп, идущих на смерть: «Целые семьи с детьми и младенцами загоняли в скотские вагоны, в поезда из больших деревянных вагонов с маленьким отверстием в крыше... Я видела эти лица, смотревшие сквозь щели в досках... На перронах немецкие солдаты собирали другие еврейские семьи с их жалкими пожитками и детьми, а потом разделяли их, кричали, чтобы женщины шли в одну сторону, а мужчины в другую, забирали всех детей и сажали их в другой вагон... Все кошмары, которые снились мне с тех пор, всегда были как-то связаны с этими сценами».
Одри испытала те же переживания, что и Анна Франк: «Мне было столько же лет, сколько ей. Нам обеим было десять лет, когда разразилась война, и пятнадцать, когда она закончилась. Я прочла её дневник в 1946 году. Я была потрясена, взволнована. Я словно читала о собственной жизни. После этой книги я уже никогда не была прежней». И Одри продолжает рассказ об ужасах того времени: «Я видела, как арестовывали. Видела, как нацисты перекрывали улицы, ставили нескольких молодых людей к стене, стреляли, и улицу снова открывали. Когда я читала дневник Анны, то отметила отрывок, где она пишет: “Сегодня расстреляли пять заложников”. Это было в тот самый день, когда убили моего дядю. Читая слова Анны, я заново переживала все свои душевные состояния, свои страхи». Только под конец жизни Одри согласится участвовать в Лондоне в спектакле по мотивам этого дневника.
Смерть графа Отто ван Лимбург-Стирума, мужа сестры Эллы, которого расстреляли во время репрессий после акции саботажа, поразила Одри и её мать, которые укрывались тогда у старого барона ван Хеемстра в его поместье «Велп».
Отроческие годы Одри прошли в тяжёлых условиях. «Если бы мы знали, что оккупация продлится пять лет, мы, наверное, все застрелились бы. Мы всегда думали, что это закончится на следующей неделе... через полгода... в следующем году... Только так мы и смогли пережить это испытание», — рассказывала она после войны.
Но в конце войны произошёл ещё более трагический эпизод. За два месяца до Освобождения, когда в воздухе уже повеяло свободой, немецкая полиция начала забирать женщин, заставляя их работать на кухне при госпиталях и военных лагерях. Девушек наугад хватали прямо на улицах Арнема, запихивали в грузовики и отправляли к месту работы. Однажды, когда Одри возвращалась домой, передав очередную шифровку, она повернула за угол... и вдруг её сердце бешено заколотилось, а к горлу подступила тошнота:
— Fraulein! Kommen Sie hier... schnell, schnell![6]
В десяти метрах от неё стоял немецкий сержант, направив на неё автомат, и звал её. Ноги Одри словно приросли к земле; позади солдата с лицом бандита посреди дороги сбились в жалкую кучку женщины-заложницы, которых уводили другие вооружённые солдаты. Одри хватило присутствия духа, чтобы не убежать. Стиснув в руках кожаный портфель, где лежали ноты, чёрствая горбушка хлеба и бутылка яблочного сока, Одри ошалело подошла к толстому и коренастому врагу. Её с силой толкнули к стене дома, головой вперёд, и обыскали.