Дни текли медленно, но не печально. Одри и Роб были полны оптимизма, питавшего их взаимную любовь. Они говорили о завтрашнем дне, думали о будущем. Она сказала Робу, что примирилась с очевидным: ей не осуществить свою «мечту» и не выполнить свой «долг» по отношению к детям, страдающим от голода, но знает, что другие — Софи Лорен, Роджер Мур и Грегори Пек — примут эстафету.
Они вдвоём читали газеты, смотрели новости по телевизору и отмечали, насколько весь мир встревожен. Они посмотрели кассету, на которой Джулия Робертс принимала в Голливуде («от имени моего кумира Одри Хепбёрн») приз «За жизнь в искусстве», присуждаемый американской Гильдией киноактёров. Они узнали, что в марте Одри должна получить почётный «Оскар» — Гуманитарную премию имени Джина Хершолта за деятельность в качестве посла ЮНИСЕФ.
Итак, жизнь продолжалась. Но надолго ли? Почти всё время пара проводила вместе. Когда Одри находила в себе силы, Роб прогуливался с ней по саду «Покоя», иногда вместе с Лукой и Шоном — и всегда в сопровождении двух сиделок. Это были драгоценные дни. Когда они в последний раз обошли старый дом, вышел садовник Джованни и спросил: «Синьора, когда вам станет лучше, вы поможете мне сажать и подрезать кусты?» И она ответила: «Джованни, я буду тебе помогать, но не так, как раньше». Одри знала — и Джованни тоже знал, — что этой помощи не последует.
В середине января, когда на клумбах проклюнулись подснежники и крокусы, возвещая наступление нового года, Одри периодически начала впадать в беспамятство и семья готовилась к неизбежному. Её поклонники по всему миру задерживали дыхание, читая репортажи под крупными заголовками: «Страхи Хепбёрн усилились». Мать Тереза велела монахиням своей миссии в Калькутте молиться сутки напролёт. Монахини сменяли друг друга каждые три часа, чтобы помолиться за актрису, которая, как и они, посвятила годы жизни борьбе с голодом и помощи бездомным.
Когда Одри почувствовала, что пришёл её последний час, она повернулась к Робу и сказала: «Ты самый лучший муж, какой у меня был, хотя и не официальный». В среду 20 января 1993 года, когда конец уже был близок, Одри унеслась мыслями к детям Сомали. Прежде чем силы оставили её, она спросила, не доставили ли писем из ЮНИСЕФ по поводу маленьких сомалийцев. Её последними словами были: «Мои дорогие дети из Сомали». И она мирно заснула.
В семь часов вечера, когда Одри угасла, окружённая Робом, Мелом, Андреа, Шоном и Лукой, снаружи разыгрался настоящий ураган. «Моя прекрасная леди» наконец-то нашла «уголок где-то там, далеко от холодной ночи». Боль, терзавшая её исхудавшее тело, исчезла, и на её лицо вернулись безмятежность, красота, достоинство и сочувствие, которые всегда отличали её.
Пока весь мир громко заявлял о своём желании отдать дань памяти «прекрасному ангелу», а на почту Толошна прибывали сотни писем, полсотни жителей, обливаясь слезами, ставили свечи к дверям «Покоя», где лежало тело Одри, а девятью годами раньше — тело баронессы.
В городке под Лозанной жизнь шла своим чередом. «Перед похоронами я почувствовал в доме запах яблок, — рассказывал Юбер де Живанши. — Я захотел узнать, откуда он, и спросил прислугу. Часть погреба была заполнена урожаем прошлого года, который по воле Одри собирались, как и во все годы, послать Армии спасения. В этом была вся Одри: она постоянно заботилась о других — скромно, незаметно. Вот что было в ней чудесного, вот что превращало её в почти неземное существо, несмотря на годы».
Вскоре Толошна застыл в зловещей тишине, нарушаемой лишь печальным звоном колокола протестантской церкви. Первой на смерть Одри Хепбёрн откликнулась Элизабет Тейлор. Роджер Мур, сопровождавший Одри во время одной из последних поездок в Сомали, утверждал: «Она была редким явлением в Голливуде, звездой, искренне заботившейся о других, а уж потом о самой себе». Она принесла последнюю жертву, отправившись в Сомали три месяца тому назад. «Она задержалась там дольше задуманного, чтобы продолжить работу. Если бы она вернулась и получила лечение... как знать, чем бы всё закончилось?» Джордж Пеппард, партнёр Одри по «Завтраку у Тиффани», негромко сказал: «Серебряный колокольчик умолк». Бывший президент Рональд Рейган назвал её «легендой, великой женщиной, которой нам будет не хватать». Софи Лорен добавила: «Она сделала богаче жизнь миллионов человек», а Шон Коннери заявил: «Я её обожал».
Как ни парадоксально, с учётом стольких проявлений любви Роб и члены семьи опасались, что похороны, назначенные на воскресенье, превратятся в «цирк». Хотя они предпочли бы церемонию в узком кругу, об этом пришлось забыть: полиция готовилась к наплыву тысяч человек. Однако маленькая церковь Толошна, где должно было проходить отпевание, могла вместить не больше сотни.
В назначенный день было столько камер и цветов, как на похоронах всемирной знаменитости. На тихих, узких, сверкающих чистотой улицах посёлка жители выстроились в цепь. Они знали её просто как «мадам Одри» — вечно улыбающуюся звезду, «блистательную комету, излучавшую яркий свет», которая сама ходила по магазинам и не гнушалась работой в саду. На всех лицах была написана скорбь. На площади перед церковью пожилые женщины в золоте, мехах, чёрных очках и удобной обуви (в душе — поклонницы Одри) были явно разочарованы отсутствием звёзд. Жителей посёлка растрогала простота церемонии. Депутат местного городского совета заявил, что было решено не устраивать никакой помпы, «поскольку мы поняли, что она хотела бы обычную яму на кладбище, как для простых смертных».
За гробом из светлого дуба, провожая его к церкви, медленно шли 120 приглашённых. Роб — высокий, полный достоинства, с седой бородой — нёс гроб вместе с Андреа, Шоном, Лукой, братом Одри Яном и Юбером де Живанши — кутюрье, делавшим эскизы нарядов Одри более тридцати лет. Позади следовали другие близкие люди, в том числе Мел (в плотном коричневом пальто, защищавшем от холода, и явно удручённый), директор ЮНИСЕФ Джеймс Грант, Роджер Мур с женой Луизой, вдова Юла Бриннера и принц Садруддин Ага-хан, Бегум[62] и коллега по ООН, который произнёс одну из речей.
Единственной кинозвездой, присутствовавшей на церемонии, стал француз Алён Делон, прибывший в церковь с опозданием. Несколько дней спустя он возмущённо рассказывал журналу «Эль»: «Я не знал мадам Одри Хепбёрн лично, но глубоко ею восхищался. Она так много дала мне в профессиональном и человеческом плане, что я счёл своим долгом присутствовать на её похоронах. Там было только два актёра: Роджер Мур и я. Неужели наша профессия настолько бесчувственная? Для меня стало шоком, что ни одна актриса не потрудилась приехать и отдать ей дань уважения. Кто был там, кроме родственников? Юбер де Живанши — её портной; Александр, её парикмахер, и я... её колбасник. Поставщики!»
Венки, лилии, гвоздики, сплетённые с маргаритками, и море розовых роз закрыли целую стену в церкви. Среди всех этих великолепных цветов находился один букет, который растрогал бы Одри больше других. На фиолетовой ленте было написано «ЮНИСЕФ», а дальше шли простые слова: «От всех детей мира». Орган заиграл прелюдию Баха, её подхватили нежные голоса детей. Церковь была усыпана розовыми и белыми цветами — любимые цвета Одри, — присланными королевской семьёй Нидерландов. Давний друг Мартин Шрёдер принёс букет белых тюльпанов «Одри Хепбёрн» — сорт, созданный специально для актрисы.
С неторопливым достоинством пастор Морис Эндигер, венчавший Одри и Мела Феррера, крестивший Шона и согласившийся вернуться к своим обязанностям, хотя уже удалился от дел, поднялся по ступеням на кафедру и заговорил о духовной красоте Одри. 83-летнему пастору эта речь далась нелегко. Голос его прерывался, он выдерживал паузы, чтобы утереть слёзы платочком, особенно когда напомнил, что подруга Одри Элизабет Тейлор, не присутствующая из-за болезни, сказала, что Бог «приобрёл ещё одного ангела». Тут его лицо внезапно озарило зимнее солнце: «Она ангел в библейском смысле этого слова. Даже в пучине болезни она ехала к детям Сомали, лаская их своими руками. И её улыбка отражалась на лицах этих детей». Самый трогательный момент настал, когда Шон раскрыл своё сердце и обратился к воспоминаниям. «Мама верила в любовь, — спокойно сказал он. — Верила, что любовь всё исцелит, уладит и поправит в конце концов».
62