Дмитрий Гоосен
Одушевленные предметы
БАСНИ
Сейчас мне тридцать, а писать стихи «всерьез» я начал в двадцать лет.
Оканчивая среднюю школу, готовился стать учителем. Но получилось так, что поступил в сельскохозяйственный техникум. Полтора года проработал агрономом. Колхозное село много мне давало как начинающему поэту, но, к сожалению, как агроном я мало давал колхозу, и это меня мучило.
Теперь я – журналист. Девятый год «литсотрудничаю» в редакциях районных газет – в Тальменке, в Алепеке, а сейчас в Топчихе.
Мои стихи, басни, сатирические миниатюры печатались в «Алтайской правде», «Молодежи Алтая», в альманахе «Алтай», в центральных журналах. Эта книжка – мой «первенец».
Д. Гоосен
АЛТАЙСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
БАРНАУЛ 1966
ЛАВРОВЫЙ ЛИСТ
Варился борщ из Овощей, что родом
все были с одного, заметим, огорода.
И вдруг, откуда ни возьмись,
попал в кастрюлю незнакомый Лист.
– Ты кто? – спросили Овощи сурово.
– Я, – он с достоинством ответил, –
Лист Лавровый.
– Вот без кого неполон был наш борщ! -
хихикнул Лук, прищурившись лукаво. -
Да больно, братец, бледен ты и тощ -
никто тебя и есть не станет, право!
– Меня и не едят:
я пряность, я приправа! -
– Ха-ха! Подумал ли,
какой несешь ты вздор?! -
так со смеху и прыснул Помидор. -
Нам, неучам, уж где с тобою спеться:
Лавр, Лавр – не знаем мы подобных
специй.
–Не знаете? Так я не виноват,
а к вам меня послали, я считаю,
за мой особый аромат,
которого вам всем, как видно,
не хватает.
Тут Овощи за гостя и взялись!
– Дерзить нам смеет завалящий Лист!
Да он невежда, лгун,
нахал он просто! -
вскричала Свекла, побелев от злости.
– И долго нам он будет портить кровь?! -
негодовала мирная Морковь.
Картофелине – той была потеха:
рассыпчатым она смеялась смехом.
Весь борщ бурлил, кимпя кипел.
Кричат Листу: – Покуда цел,
проваливай отсюда, вылезай-ка! –
Суд над беднягой был бы крут,
да тут
его достала из борща хозяйка.
Людей не раз встречал я вроде
тех Овощей: что чуждо их уму,
спешат охаять – только потому,
что это не растет у них на огороде.
БУДИЛЬНИК-ПУСТОЗВОН
Будильник
так и трясся от усердья.
Давно уж встали все,
но, словно бредя,
средь бела дня
в неукротимом раже
кого-то он будил
и будоражил.
– Дзинь-дзинь! Проснитесь!
Хватит спать, засопи! –
звонил,
названивал,
трезвонил.
Он слезы умиления исторг
У Рукомойника.
Пришла в восторг
и юркая Юла:
– О, как он чуток,
как дальновиден –
это просто чудо!
Не спит, заметьте,
ночи напролет.
А как умеет он
поднять народ!
В свои остроконечные усы
стенные
усмехнулись тут
Часы.
Они-то знали:
неспроста
звонит второй уж раз на дню
Будильник –
не дальше чем вчера
хвоста
ему изрядно накрутили.
ДВИЖЕНИЕ И ТОРМОЖЕНИЕ
Куда несетесь,
колеи не зная
сдержала бег колес
Колодка Тормозная. –
Я с вами не хочу
идти на риск:
машину мигом
разобьете вдрызг!
Всем
осмотрительность твоя
известна,
поставил тут ее
Рычаг
на место. –
Не осади тебя,
не охлади твои раж
Колесам
ходу
ты совсем не дашь!
ЦЕПКАЯ СКРЕПКА
Десятки лет
в отделе служит Скрепка,
известная
своею хваткой крепкой.
Сперва она держалась за Листы,
что не без умысла, как видно,
злого
ушатом окатили клеветы
Петрова, Голубева и Козлова.
Потом держаться стала за Листы,
которые доказывали четко,
Что Голубев, Петров, Козлов
чисты
и что оклеветали их
с расчетом.
Ей все на свете
безразлично, Скрепке,
за место б только
ухватиться цепко.
КАРАНДАШ БЕЗ СТЕРЖНЯ
Он написать шедевр
пытался с маху,
но только исцарапал зря бумагу.
– Нажми, нажми! – советуют ему. –
Да заостри внимание к письму!
– Он заострил,
потом нажал как следует
усилия его прошли бесследно.
Кричат:
– Да не с того конца он начал!
А ну, попробует с другого пусть! –
Он пробует –
и снова неудача.
И тут все видят:
Карандаш-то пуст!
ТОПОР И ПИЛЫ
Вот интересно, –
рассуждал Топор,
какой пиле
поручат распиловку:
щербатой,
что в лесу
с каких уж пор,
иль новой,
что работает так ловко?
Приди, конечно,
новая Пила,
живее бы у нас
пошли дела.
Ее проворней нет,
в ней все поет.
Но с ней, зубастой,
наживешь хлопот.
Намного бы спокойней
жизнь была,
когда б осталась
старая Пила…»
Так и случилось.
Чей-то выбор пал
на старую Пилу:
мол, можно смело
ей дело поручить
она тупа,
но на своей работе/
зубы съела!
СПИЧКА И ДРОВА
Направили Спичку
в остывшую печь –
Дрова, так сказать,
вдохновить и зажечь.
Известно, что Спички –
горячие головы.
Но эта
на редкость была холодна.
Ей в печь не хотелось,
и долго,
угодливо
у теплой коробочки
терлась она.
Так долго,
что всем понабила оскомину,
и вот, наконец-то, отправилась в печь.
Но только с Дровами она
познакомилась,
как тотчас пошла
недовольно шипеть:
«Что это – Дрова?
Нет, чурбаны бездушные!
Попробуй-ка
расшевели их, зажги!
Скорее назад!
Занесло ж в эту глушь меня.
Какая здесь темень –
не видно ни зги!»
И снова,
обиды и злости полна,
у теплой коробочки
трется она.
ОБ ОДНОМ ТЕЛЕГРАФНОМ СТОЛБЕ
На вид был Столб неколебим
на деле
подгнил он и держался
еле-еле.
Однажды сильный ветер налетел.
И вдруг буквально столб
остолбенел.
Сопротивлялся Столб ему упорно,
почувствовав, что нет под ним опоры.
Казалось, все:
падения ему
не избежать,
Исход, казалось, ясен.
Но удержался Столб.
А почему?
Надежные
имел он
связи!