– Спокойно, спокойно, дружище, все будет хорошо, – уверил я его и принялся потрошить свои шкафы.
Вернее, не совсем мои. В мою комнату сносился весь хлам, который лень было выбросить. Мои трусы лежали посреди кучи якобы французского мыла, которым было жалко пользоваться, а ботинки среди горы пустых обувных коробок, которые могли бы когда-нибудь пригодиться при переезде. Это при том, что не только я, но уже и папа родился в этой квартире, и о переезде речи еще никогда и ни разу не заходило. Тем более что тогда папа бы нас никогда больше не нашел.
В конце концов я продемонстрировал своему новому питомцу его жилье. Картонную коробку, набитую ватой и разноцветными ленточками. Он не выразил восторга, но сопротивляться тоже не мог, так что я усадил его в эту красоту и поставил на подоконник.
– Смотри никуда не уходи, – строго сказал я ему и пошел на кухню за водой и хлебом, по пути запихнув орущую Клеопатру в ванную комнату.
Есть воробей отказался, но немного попил и посмотрел на меня с такой благодарностью, что я заключил, что он не помнит, кто его привел в такое плачевное состояние, и рассматривает меня исключительно как благодетеля. Совесть снова дала о себе знать, но я сказал ей, что выхаживанием воробья считаю свой грех искупленным.
Носился я с ним несколько дней, так что о моем пациенте узнали все ребята во дворе. Конечно же, они надо мной смеялись, но мне было не до них. Я расспрашивал каждого попадавшегося взрослого про анатомию мелких птиц. Знания были скудными, и действовать приходилось по интуиции. В принципе я старался его даже особо не трогать, потому что каждый, кто хоть раз держал в руках воробья, знает, что это маленькое тельце сломать можно легче перегоревшей лампочки. Я давал ему еду, питье и всячески оберегал его от излишних передвижений и Клеопатры.
Воробышек более-менее очухался уже на второй день и начал летать по крошечной комнате, возносясь к высокому потолку. Я зашторил окна, чтобы ему не вздумалось в них биться, и наблюдал за ним с постели. Отпускать своего питомца так быстро было жалко.
Так мы с ним прожили в единодушии еще пару суток, прежде чем я с обреченным вздохом поднес его к открытой форточке.
– Возвращайся, Джек, – проговорил я скорбно. Так как слово «воробей» у меня сразу отождествлялось с немалоизвестным персонажем, плавающим по далеким манящим морям, прозвал я его именно так. – Я буду по тебе скучать.
Джек кинул на меня последний, как мне показалось, жалостливый взгляд из-за плеча и, расправив крылья, понесся по небесам.
Я с тоской провожал его, застыв в форточке, когда до меня донеслось:
– Воробей, иди гулять!
Сначала я подумал, что ребятня зовет моего пернатого друга, но потом по хихиканию понял, что имеюсь в виду я.
Так я и стал навеки Воробьем.
Глава 1
Увертюра, или Истинное лицо Ляльки Кукаразовой
В тот день, когда Василек обнаружил старинный альбом на чердаке, превративший нашу игру в войнушку в жестокую реальность, я был в школе. На первый взгляд может показаться, что в этом нет ничего особенного, но в моем случае это было не так. В школу я ходил редко, и было у меня на то веское основание.
У меня была хроническая астма, которая началась в первом классе в первый же день сентября и которую я любя называл хронической аллергией на учебные заведения. Это было сущим волшебством! Подарком, свалившимся с самих небес! Стоило мне появиться на пороге школы, и я мог быть уверен, что в течение нескольких часов у меня начнется приступ. Вне школы же я чувствовал себя практически всегда превосходно, что, конечно, дало врачам повод к многочисленным проверкам с нахмуренными бровями, но астма есть астма.
Я знал, что все дети в моем городе – за исключением самых ярых ботаников и девочек, страдающих дефицитом внимания и пытающихся заполучить его посредством стройных рядов пятерок в дневнике – завидуют мне черной завистью. Но я считал, что этот дар не зря выпал именно мне.
Дело в том, что я всегда был умным ребенком. Это так, совершенно без высокомерия. Для того чтобы понять, что я был умным ребенком, надо было всего один раз взглянуть на мою крошечную комнату. Несмотря на то что в нее сваливали все ненужные вещи, которые жалко было выбросить, каждый свободный сантиметр на стенах был забит книжными полками. Романы, повести, сборники сказок, учебники, антологии, словари, атласы и энциклопедии лежали на подоконнике, на стоявшем перед ним письменном столе, под кроватью и в углах на полу, хотя мама меня за это ругала.
– В твоей берлоге просто невозможно пропылесосить, не то что пыль протереть! – сетовала она, когда просовывала голову сквозь приоткрытую дверь.