— Неслыханное безобразие! Понятно, почему никто больше не летает на «Бритиш Эр вейз»!
Чудо произошло! Настоящий джентльмен заговорил со мной. И как заговорил! На том блестящем, безукоризненном, слегка экзальтированном оксфордском английском, на котором говорит Тристрам и который так же очаровывает нас, канадцев, как литературный французский образованных парижан. От этого английского я теряю дар речи. И так происходит каждый раз.
— Вы так не считаете? — спрашивает мужчина, удивленный моим молчанием и слегка обеспокоенный, поскольку он рискнул сделать первый шаг и теперь боится услышать резкий ответ. — Это уже чересчур, не правда ли?
— Конечно, — подаю я голос и проглатываю слюну. — Я просто возмущена. Вы англичанин?
— Да. У вас срывается деловая встреча?
— Если так пойдет дальше, то да. Мне надо на телепередачу.
— Когда она начинается?
— В три. То есть в три мы все встречаемся в театре «Гринвуд». Я даже не знаю, где это. А запись будет в четыре. В четыре я обязана быть там!
Я придаю голосу панические интонации, потому что замечаю, что это действует.
— Может, мы могли бы полететь на «Эр Франс»? — Я с беспомощным видом распахиваю свои карие глаза.
— Возможно. Постойте тут. Я позвоню и дам вам ответ.
Я наблюдаю, как он удаляется большими спортивными шагами. Мужчина в хорошей форме, это приятно. Он быстро возвращается, на его капризных губах играет довольная улыбка.
— Ни за что не догадаетесь! Все аэродромы в Лондоне были блокированы!
— Почему? Бомбы?
— Нет. Град! Был такой сильный град, что все взлетно-посадочные полосы стали непроходимыми.
— Град? В августе?
— Вы не знаете английскую погоду. Она вечно преподносит новые сюрпризы. — У него вырывается короткий смешок. — Но не беспокойтесь. Все уже убрали. Самолет в пути, через час мы полетим.
Мы действительно летим. Ровно в два мы поднимаемся на борт, и мой благородный спутник садится, естественно, рядом, хотя потом обнаруживается, что у него билет первого класса.
— Меня зовут Офелия, я родом из Канады, — говорю я, справившись с пристегиванием.
— Уинстон Хоторн-Рид, — представляется он. Звучит как-то очень знакомо. Странно. Откуда я его знаю?
— Я где-то слышала ваше имя. Но не могу вспомнить где.
Он польщено улыбается.
— Я директор банка. И еще политик. Если моя партия победит на выборах, я буду новым английским министром финансов.
Теперь все ясно. Он написал знаменитый доклад о долгах, который недавно горячо обсуждался всеми финансовыми газетами. Там же я видела его фото.
— Вы написали «Доклад Хоторна-Рида»!
Он кивает, удивленный моей осведомленностью.
— Неужели вы читали его?
Конечно. Весьма увлекательная тема. (Речь идет о продлении сроков выплаты безумных долгов стран восточного блока и третьего мира, при том что Запад должен постоянно предоставлять новые кредиты.)
— Может, вы тоже заняты банковским делом? — спрашивает он меня, окинув внимательным взглядом.
— Нет. Нисколько. Но деньги меня интересуют.
Он усмехается и снимает свое элегантное пальто. Аккуратно кладет его на свободное место между нами. На нем великолепный костюм, явно сшитый на заказ лучшим английским портным, серый, в белую елочку, вишневый галстук и блестящая красная шелковая жилетка. Белый шарф он не снимает. Теперь я обнаруживаю, что у него не карие, а серо-зеленые глаза, с завораживающим золотым промельком. Его глаза тревожно поблескивают. Наверняка в зависимости от погоды они меняют свой цвет. К тому же они слегка красноватые. У мужчины такой вид, будто он пропраздновал всю предыдущую ночь.
Самолет стартует. Я, как всегда, прилепляюсь к окну. Земля остается позади, мы проносимся сквозь темно-сизые тучи, нависшие над Парижем, и устремляемся в сторону солнца. Вот и марь далеко позади, и, наконец, небо, насколько хватает глаз, ярко-голубое.
Солнечные лучи врываются в салон, настроение становится летним, отпускным. Подаются напитки, курильщики вытаскивают (к сожалению) свои сигареты. Уинстон улыбается мне и ослабляет узел своего галстука.
— Чем вы занимаетесь, если позволите спросить? Мода, кино?
— Я создаю издательство. Дома, в Канаде. В Монреале. Если все пойдет хорошо, в октябре открою. А до тех пор я в Париже.
Это вызывает его живейший интерес. Он сразу же хочет все обо мне знать. Что я изучала, как англоязычные канадцы относятся к французскому языку, какие книги собираюсь издавать. Расспрашивает подробно, видно, что не просто из вежливости. Очевидно, я его и в самом деле интересую.
— Такие женщины, как вы, встречаются редко, — убежденно резюмирует он потом. — Эмансипация эмансипацией, а если женщина красива, она хочет замуж, так же, как и раньше.
— Я в этом не уверена.
— А я уверен. Знаю по своему опыту. — Он ухмыляется. — В этом плане вообще ничего не изменилось.
— Значит, вы женаты на красавице. Или, пожалуй, на нескольких красавицах. Одной за другой, конечно!
Он громко смеется, но молчит.
— Ведь так? — прихожу я ему на помощь и обворожительно улыбаюсь.
Он с развеселившимся видом кивает.
— У вас острый ум, Офелия. А вы? Вы замужем?
— Нет. Пока нет. Можно задать вам профессиональный вопрос?
— Ради бога.
— Куда, по вашему мнению, идет доллар?
Он опять хохочет и машет головой.
— Вниз, — объявляет он и ждет моей реакции. — Фунт, кстати, тоже. Я это предсказывал еще несколько месяцев назад, но мне никто не верил. А почему вы спрашиваете? У вас есть доллары?
— Теперь уже нет! — Я рассказываю о своей спекуляции, не называя точную сумму. Он внимательно слушает.
— Браво! У вас талант. Естественно, теперь вам надо быть начеку и вовремя продать. Доллар опять пойдет вверх.
— Когда?
— Не сразу. Может, через один-два года. Если не помешает какая-нибудь война. Тогда он подскочит сразу.
Время проносится как одна минута. Мы увлечены беседой. Разговор становится доверительным, легким, непринужденным, остроумным, нам хорошо друг с другом.
— Знаете что? — говорит он вдруг. — Мой шофер встречает меня. Я отвезу вас на вашу телепередачу. Нет-нет, не возражайте. Мне это не составит труда, напротив, приятное разнообразие.