— Спасибо, не надо. Я хочу в «Лидо». И в «Крэзи Хоре». А потом будет видно.
«Лидо»? «Крэзи Хоре»? Это действует на меня как ушат холодной воды. Эти западни для туристов с кондиционерами и невыразительной магнитофонной музыкой, в которых бокал шампанского стоит двести франков и приветствуется каждый, кто платит, будь то сутенер, торговец наркотиками или убийца, — да я терпеть их не могу! Тем не менее, я пойду с ним. Одно абсолютно ясно: вечер будет поучительный. А учиться я всегда люблю.
Ночь получилась совершенно сумасшедшая. Я ее никогда не забуду. Выйти в свет с Уинстоном — это целое событие. Деньги для него не играют роли, он повсюду свой человек, все его знают по имени, владелец «Лидо» — тоже его старый друг. Нам не приходится ждать ни секунды, нас тут же впускают и посреди представления проводят за столик для почетных гостей. Перед нами уже стоит шампанское, в нашем распоряжении официант, у которого нет других дел, кроме как угадывать по глазам любое наше желание.
В «Крэзи Хоре» то же самое. Заведение забито до отказа, тем не менее, нас радостно приветствуют и сажают за лучший столик. Уинстон находит это в порядке вещей. Он тут явно завсегдатай и чувствует себя в этой среде как рыба в воде. Теперь мне понятно, почему у него тогда, в самолете, были красные глаза. Он, вероятно, и в самом деле пропьянствовал всю ночь. Как сегодня. С той разницей, что теперь ему компанию составляю я.
«Крэзи Хоре» оказывается лучше, чем я ожидала. Было бы мне двадцать лет, я умерла бы от ревности от такого скопления обнаженного женского тела. Голые груди, голые ноги, голые руки, голые бедра. Вся сцена в голых женщинах. Полуголые девицы продают сигареты, даже у гардеробщицы декольте до пупа! А я? Я сижу в глухом, закрытом платье.
Но сегодня-то я умнее, чем раньше. Девушки для меня — не конкуренция. Мне их жаль. Честное слово! Я внимательно разглядываю их, особенно лица над красивыми телами — ограниченные, несмотря на тонны косметики и приклеенные ресницы (а иногда и просто грубые и глупые).
Достигнув сорока лет, они перестанут танцевать и уйдут со сцены — какие у них шансы на будущее? Никаких! Я мысленно представляю их без ярких костюмов, без опахал, перьев и вуалей, без поддельных бриллиантов, переливающихся сеток и усыпанных стразами маечек. Что останется? Бедные дети, я вас понимаю. Демонстрируйте ваши груди, трясите бедрами, задирайте повыше ноги. Продавайте себя как можно дороже. У вас не так много времени. А я желаю вам успеха.
Уинстон почти не смотрит на сцену. Он сидит рядом со мной, молча пьет и прижимает свою ногу к моей. Вдруг обнимает меня и стискивает.
— Дорогая, — голос звучит хрипловато и резко, — я этого не выдержу. Ты так действуешь на меня, со мной такого еще не случалось. Ты как солнце. Ты сияешь, и я ощущаю твое тело. Мы будем спать вместе. Скажи «да», иначе я сойду с ума.
— Завтра, — отвечаю я.
— Нет! Сегодня!
— Сегодня не получится.
— Почему?
— Я это тебе уже объяснила.
Уинстон убирает руку с моего плеча, отодвигает ногу, садится, словно аршин проглотил, и непрерывно смотрит на сцену.
— Красивые женщины, — говорит он мне в наказание, — одна красивей другой. Их можно купить. И даже не слишком дорого. — Бросает на меня исподтишка взгляд, но я не реагирую. — Третью справа зовут Дениза, — продолжает он, — она тебе нравится?
— Смазливенькая.
— Великолепная грудь.
— Моя лучше.
Уинстон смотрит на мое закрытое платье.
— Может быть, — откликается он, — но ее не видно.
— Ты хочешь ее увидеть?
— В любой момент. Поехали в отель.
— Я не хочу в отель. — С этими словами я встаю. — Подожди меня, я сейчас вернусь.
— Куда ты идешь?
— В туалет, — говорю я со смехом. — Когда вернусь, ты можешь сравнить меня со своей Денизой.
— Что? — Уинстон широко раскрывает свои глаза с золотистыми искорками. Но я поворачиваюсь и отправляюсь в туалет. Там я делаю то, что собиралась сделать весь вечер: начинаю расстегивать перед большим зеркалом свое платье.
Как я уже говорила, это китайская модель из плотного черного блестящего шелка. Вырез спереди скрепляется пятью бантиками. Два могу открыть, не показывая лифчика, но двух слишком мало! Если я хочу проучить Уинстона, мне надо расстегнуть их все, без всякого стеснения, от шеи до пояса. Правда, помехой становится выше обозначенный предмет. Что делать?
К счастью, я обладаю здоровым чувством юмора. И смелостью! Я стаскиваю через голову платье. Потом снимаю лифчик (красивая модель, черная, кружевная, с плетеными бретельками), снова надеваю платье и оставляю бантики не застегнутыми. Выбрось за борт рухлядь! Вуаля! Результат ошеломительный! Лучше не придумаешь. Образовался глубокий, узкий вырез, достаточно широкий, чтобы воспламенить фантазию, но нисколько не вульгарный. Поворачиваюсь во все стороны перед зеркалом и оцениваю свой вид. Отлично! Теперь перебросить вперед пару рыжих локонов, так чтобы они непринужденно и игриво спадали на грудь. Готово!
Но что делать с бюстгальтером? У меня с собой нет сумки. Все, что мне нужно для вечера, спрятано во внутреннем кармашке на поясе, а он малюсенький. Выкинуть лифчик? Нет! Он слишком красивый. Я аккуратно складываю его в маленький треугольничек и зажимаю в правой руке. Отдам на хранение Уинстону. Точно! Правда, не в моих привычках навязывать почти незнакомым мужчинам интимное белье, но если я правильно раскусила Уинстона, это его позабавит. Мужчина любит все из ряда вон выходящее. Ему нужны сильные эмоции. Чудесно! Я именно то, что ему надо.
С высоко поднятой головой я возвращаюсь к нашему столику. Моя кожа нежно белеет в разрезе на черном блестящем шелке, все взгляды прикованы ко мне. Уинстон делает большие глаза и нервно теребит свой длинный белый шарф, когда я опускаюсь на свое место.
— Вот, — говорю я и сую ему в руку маленький черный предмет, — ты можешь сохранить это для меня?
— Что это? — недоверчиво спрашивает он и делает попытку поднести его к свету и рассмотреть.
— Не надо! — быстро останавливаю я его руку и начинаю хихикать. — Пожалуйста, спрячь, я тебе потом объясню.
Уинстон слушается и засовывает предмет в карман пиджака. Потом встает.
— Мы уходим. — Его тон не терпит возражений.