Кажется, звонит телефон? Точно! Я выключаю фен, сажусь на серый диванчик напротив ванны, беру трубку и кладу повыше ноги.
— Алло? — Это Уинстон. Голос абсолютно потерянный. — Такого со мной еще никогда не случалось. Ни разу в жизни, — он почти кричит, — это выходит за всякие рамки! Я не привык к такому обращению. Я повсюду искал вас, я не понимаю — что произошло?
— Шоу показалось мне слишком вульгарным, — хладнокровно говорю я. — К такому я не привыкла.
— Вы просто бросили меня! Просто бросили, в этом чудовищном клубе, в который я идти-то не хотел, непонятно, как я там вообще очутился. Как вы могли? Что я вам сделал? Почему вы так поступили? Почему…
— Где вы? — прерываю я его словесный поток.
— Здесь! В будке перед вашим домом! У меня в руке ваш бюстгальтер.
Что я должна отвечать? На всякий случай, молчу.
— Алло, — кричит еще громче Уинстон, — вы меня слышите? Я сейчас поднимусь. Я принесу вам вашу вещь. А потом распрощаюсь. Навсегда.
— Пошлите мне его по почте, — небрежно бросаю я. Но он уже повесил трубку.
Вскоре раздается звонок в дверь, долгий, настойчивый, четыре раза подряд. Откуда он знает мою квартиру? Наверное, узнал у привратника. Когда я открываю, его большой палец все еще на кнопке звонка.
— Вы можете больше не звонить, — говорю я и протягиваю руку. Он молча отдает мне кружевной треугольничек.
— Спасибо, — говорю я ледяным тоном, — спасибо за заботу.
Уинстон молчит. У него ужасный вид. Бледный, с красными глазами и ввалившимися щеками. Все лицо кажется провисшим. Синий льняной костюм измят, длинный белый шелковый шарф в пятнах, густые каштановые вьющиеся волосы взъерошены. Уголки рта опустились. В глазах больше не играют золотистые искорки, они серые, как сегодняшнее небо. Подбородок пересекает кровавый шрам. Как ни странно, выглядит он трезвым.
Я стою перед ним босая, в купальном халате, без макияжа, с влажными волосами. Капюшон надет на голову, пояс туго затянут. Не видно ни кусочка обнаженной плоти.
— Мне так плохо, — жалобно всхлипывает Уинстон и проводит рукой по своему лбу. — Ты приготовишь мне чашку кофе? — У него был трогательно-детский вид.
Не раздумываю ни секунды. Бедняге действительно досталось, ему нужна помощь.
— Конечно, входи!
Он следует за мной на кухню, садится к окну и наблюдает, как я ставлю воду, мелю кофейные зерна, наполняю фильтр и заодно сразу накрываю на стол, варю пару яиц, ставлю масло, мед, сыр и джем, готовлю вкусные хрустящие тосты и наливаю кофе.
— До чего же здорово пахнет! — Уинстон с облегчением вздыхает, вытягивает ноги, и на его лице, наконец, проступает легкий румянец. После первой чашки становится еще лучше, после второй он даже улыбается. Потом начинает есть яйца, тосты, джем, все ему явно нравится. Наевшись, он долго извиняется за свое поведение прошлой ночью. Потом просит ванну и, в конце концов, постель.
— У тебя найдется для меня место? — спрашивает он в лоб. — Или мне надо возвращаться в отель?
— Можешь оставаться. Пойдем, я покажу тебе, где ты можешь поспать. — Я доверяю ему. Мы заключили мир.
В квартире есть две комнаты для гостей. Одной постоянно пользуются: она прибрана, проветрена, кровать застелена свежим бельем, в шкафу висит бархатный коричневый халат, на тумбочке — стопка книг. Очень уютная комната с зелеными обоями и стильной мебелью.
— Красиво, — с похвалой отзывается Уинстон и осматривается. — Очень красиво, как все здесь. — Он только что из ванны, облачился в коричневый халат, словно для него сшитый, и со вздохом облегчения растягивается на кровати.
— Сядь на минутку ко мне, — зовет он, — совсем не надолго, пока я не перестану чувствовать себя таким чужим.
Я сажусь, он берет мою руку.
— Откуда у тебя шрам? — спрашиваю я. — Ты упал?
— Я подрался, — признается Уинстон. — Со швейцаром. Он не сказал мне, куда ты ушла. — Начинает гладить меня по руке. — Мне так неловко из-за сегодняшней ночи. Ты простишь меня?
— Конечно!
Золотые искорки вернулись в его глаза.
— Поцелуй меня! — взгляд, полный мольбы. — Пожалуйста, — говорит он, видя, что я колеблюсь, — пожалуйста, Офелия!
Мы долго целуемся.
— Приляг ко мне. Ненадолго. Мне холодно. Я хочу почувствовать твое тепло.
— Только две минуты. Не больше.
— Как ты захочешь. — Он укладывает мою голову к себе на плечи и обнимает меня, в порыве трогательной нежности. — Мне так жаль, — подает он потом голос, — так стыдно за сегодняшнюю ночь. Утешь меня, моя прекрасная подруга, утешь меня.
Ну что сказать, я утешила его. А потом мы провели целый день в постели, и следующую ночь тоже. Мы спали, занимались любовью, а в перерывах разговаривали. Дискутировали о Боге и Вселенной. Часами! Между нами все вдруг опять стало легко, просто, непринужденно, совсем как тогда, в самолете, когда мы встретились в первый раз.
Но одно я поняла быстро.
У Уинстона тоже недостаточный кругозор. Он, правда, очень образован, этого хватает, чтобы сделать в своей области стремительную карьеру. Он в точности знает, что самое лучшее для ДЕНЕГ! Но что лучше всего для нас, людей, и нашей прекрасной планеты, этого он не знает. И не интересуется этим. Женщины тоже для него не самое важное, уж не говоря о Новой романтике.
— Как ты живешь дома? — любопытствую я. — У тебя остается время для твоей семьи?
— Нет, — моментально отвечает он, — времени нет. К тому же мне скучно дома.
— Когда ты разговариваешь со своей женой? — расспрашиваю я дальше, потому что это интересует меня.
— Только утром, в ванной!
— А с детьми?
— Никогда.
— Никогда? — Я не могу поверить в это.
— У меня нет времени. Это делает моя жена.
— А что она еще делает?
— Играет в теннис, работает в саду, заботится о детях и собаках, еще у нас есть лошади, — он зевает, — и готовит. Готовит она превосходно.
— Вы спите вместе?
— Редко. У нас отдельные спальни. Но я не могу называть себя несчастливым, — Он задумывается, потом произносит медленно и рассудительно: — Счастливым, однако, я тоже не могу себя считать, иначе я бы не смог влюбиться в тебя.