И когда первые итальянские бомбы посыпались на остров, нанеся серьезный урон той близости, которую многие мальтийцы испытывали к своим ближайшим соседям — до них было рукой подать к северу через синие воды Средиземного моря, — они стали чувствовать ложь за сто шагов, и многих обеспокоила трепотня Стрикленда, потому что они знали: их тянут к британскому истеблишменту.
Посему информационный отдел стал предлагать для потребления читателям в «Дейли ситуэйшн рипорт» и еженедельном бюллетене коктейль из холодных, строгих и практически беспристрастных фактов. В сущности «Дейли ситуэйшн рипорт» представлял собой ведомость, в которой выставлялись оценки. Сколько их бомб нашли свои цели? И сколько самолетов потеряли мы и они во время ежедневных налетов? Тут, конечно, были и конфликтные ситуации, когда цель приписывали себе и артиллерия, и авиация. В дикой сумятице налетов на Гранд-Харбор кто мог с абсолютной уверенностью утверждать, был сбит врезавшийся в воду пикирующий бомбардировщик «Штука» зенитным огнем или «харрикейном», севшим ему на хвост?
Участие в таких диспутах испортило Максу много приятных вечеров — и все из-за «Лейт ситуэйшн рипорт», которые он выпускал в десять сорок пять, и они предшествовали пятичасовым отчетам. Он потерял счет случаям, когда его вызывали к телефону в середине приятного обеда, и ему приходилось выслушивать нудное блеяние из штаб-квартиры артиллерии или авиационной разведки — все они были полны желания получить драгоценный скальп.
Он подумал, что лучше всего держать эту информацию подальше от Пембертона. Он толком не мог объяснить основную причину, по которой поддерживал отношения с офисом вице-губернатора, занимаясь изданием отчетов о ежедневной ситуации. Дело было в том, что ему хотелось оставить собственные вечера нетронутыми, чтобы никто не вторгался в них, раздражая его.
Но вместо этого нес на себе тягостный груз, вникая во все детали работы информационного отдела: прослушивание станций вражеского радио на всем пространстве Средиземного моря; перевод передач Би-би-си и речей губернатора, обращенных к мальтийцам, а попутно — подбирал легкую музыку, которая перемежала новостные сообщения.
— Позолоченная пилюля, — рассеянно произнес Пембертон, когда Макс умолк.
— Хорошо сказано.
— Но не пропаганда.
— Гоните эту мысль. Еще до конца недели мне придется предстать перед Финансовым комитетом и воевать с ним, оправдывая дополнительные расходы на департамент Эдварда Пембертона.
Он не врал. Ему придется это сделать, пусть даже представители Мальты подвесят его над углями, но потом им придется согласиться с его требованиями. Для него это был предсказуемый маленький театр, который повторялся с утомительной регулярностью, обнажая одну из основных тем колониальной администрации: позволь их стороне высказаться, а затем скажи, что им следует говорить.
— Думаю, картина мне ясна.
— Прекрасно. Кстати, где вы остановились?
— У Осборна.
— Нужно найти вам более постоянное убежище. Вечерами там устраивают пьянки, и вам придется расплачиваться, чтобы заявить о себе. Мы подберем что-нибудь для вас.
— Звучит обнадеживающе.
— Если вы не против заднего сиденья, я мог бы подхватить вас около пяти.
— У вас есть мотоцикл?
— Технически это три мотоцикла, скрепленные проволокой и силой воли.
Пембертон просиял улыбкой кинозвезды.
Да, подумал Макс, Розамунда будет очень рада неожиданному гостю.
Так и случилось.
Встретив их в дверях, она поправила прическу, чего никогда не делала для Макса.
Дом располагался недалеко от дороги Принца Уэльского в Слиме, примостившись рядом с полицейским участком. Это был типичный мальтийский дом, и его скромный фасад не давал никакого представления о сокровищах, которые хранились за ним. Деревянная входная дверь располагалась между двумя окнами, и еще три были на верхнем этаже, объединенные каменным балконом, который нависал над улицей. Симметричный фасад дома не имел никаких украшений, если не считать медной пластины с названием «Вилла Мария», вделанной в белую штукатурку, и небольшой застекленной терракотовой ниши над входом с изображением безутешной Богоматери, прижимающей к себе ребенка.