— Вас поселили в «санатории», да? — спросил он.
— Да, — кивнула она, снова бросив на него быстрый взгляд. — Вы наводили справки?
— Это было нетрудно, — спокойно ответил он, пожав плечами. — Мне рассказывала о вас Татьяна…
«Санаторием» называли маленькую ведомственную гостиницу, располагавшуюся в одном абсолютно не пострадавшем от войны районе. Кажется, там раньше действительно было что-то вроде санатория. Администратором в гостинице работала восточная женщина с русским именем Татьяна. С первой же встречи Маша и Татьяна прониклись друг к другу искренней симпатией, и Татьяна отчаянно старалась, чтобы Маша чувствовала себя здесь как можно удобнее. Они часто болтали, попивая кофе и уютно устроившись на большом мягком диване в кабинете у Татьяны.
— Интересно, — чисто по-женски удивилась Маша. — Что она могла вам обо мне рассказывать?
— Что вы очень нежная, трогательная и что опекать вас доставляет ей огромное удовольствие.
Маша слегка покраснела. Да, пожалуй он не из тех лихих господ офицеров, которые, едва «отстрелявшись», натягивают форменные черные трусы и начинают шарить под кроватью в поисках сапог и портянок. Маша почувствовала, что в данном контексте даже форменные трусы представляются ей весьма обворожительным и чувственным предметом туалета.
Полковник неторопливо заводил машину, а Маша мысленно прикидывала, сколько ему может быть лет. Наверное, около сорока. Таким образом, разница у них в возрасте — лет пятнадцать, не меньше. Впрочем, для него, для такого, как он, «волка», возраст — понятие весьма относительное. Что же касается самой Маши, то сегодня, после всего, что ей довелось пережить, она казалась себе не молоденькой тележурналисточкой, а столетней развалиной. Она чувствовала себя так, словно только что попала под бронетранспортер…
Полковник виртуозно вел машину по разбитому бронетехникой шоссе. На пути попадались бесчисленные патрули и блокпосты, однако полковника, по-видимому, повсюду хорошо знали в лицо, и он даже не притормаживал. Они мчались через город, большей частью разрушенный до основания, так, что в телерепортажах его кварталы напоминали хронику времен сталинградской битвы. Маша чувствовала, как то и дело он газует особенно ожесточенно и круто бросает машину из стороны в сторону. Она и виду не подавала, что ей прекрасно известно, что на таких участках местность хорошо простреливается снайперами. Она знала, что с определенных высот боевики могли разглядеть в сильные полевые бинокли и телескопические прицелы не только номера машин, но и сосчитать звездочки на погонах. Иногда по обочине дороги двигались маленькие караваны беженцев, что было довольно странно, поскольку казалось, что из этих проклятых мест уже давно должны были сбежать все, кто только мог двигаться. Сотни тысяч людей были вынуждены искать спасения за тридевять земель. Маше доводилось делать репортажи об этих ужасных лагерях беженцев сразу за чеченской границей… А сколько еще людей отказывались бежать! Дом, даже если от него остались одни лишь закопченные стены, по-прежнему оставался для них родным домом…
Откинувшись на сиденье, Маша прикрыла глаза. В висках у нее стучало. Все тело дико ныло.
— Почему вы столько времени избегали меня? Не проходило дня, чтобы, проснувшись утром, я не мечтал вас увидеть, а вы даже отказывались заговорить со мной…
Полковник произносил эти слова, не отрывая взгляда от дороги и не меняя интонации.
Маша приподняла веки и увидела его изумительные руки, которые мягко сжимали руль. О прикосновении таких рук, надо думать, должна мечтать любая девушка, даже не вдаваясь в то, кому они принадлежат.
— Простите, — сказала Маша, нетерпеливо передергивая плечами. — Наверное, я вас не видела. Я очень близорука.
Внезапно повернувшись, он пристально взглянул прямо ей в глаза. Она же невольно отвела взгляд и стала смотреть в окно.
— Я несколько раз заговаривал с вами, но вы предпочитали тут же упорхнуть. Я даже не успевал закончить фразу, — продолжал он с улыбкой.
— Ну не знаю, — вздохнула Маша. — Наверное, я просто вас не слышала…
— Так, значит, вы не только близорукая, но еще и тугоухая? — заметил полковник с таким серьезным видом, что Маша, не удержавшись, прыснула от смеха.
— Вы не слишком учтивы с дамой, полковник Волк, вам не кажется? Я же извинилась. Давайте будем считать, что мы познакомились только сегодня, и начнем все сначала.
Он взял ее за руку.
— Идет, — сказал он. — Только я бы предпочел помнить все, что связано с вами… Даже вчерашнее.
Маша снова прикрыла глаза, чтобы перетерпеть приступ боли, которая переполнила душу при одном воспоминании о случившемся. И тем не менее он был совершенно прав.
Остаток пути они молчали. Автомобиль миновал еще один КПП у железных ворот гостиницы и свернул за бетонный забор.
— Я провожу вас в номер. Не хочется оставлять вас одну, — заявил полковник Волк.
— Не нужно. Я чувствую себя совершенно нормально, честное слово…
— Все равно. Я должен быть уверен, что вы благополучно добрались до номера и что у вас есть все необходимое.
Он слегка дотронулся до ее локтя.
— Это что же, новый приказ министра — приставить ко мне охрану? — неловко пошутила Маша.
— Причем не ниже полковника.
— Военные решили заботиться о безопасности журналистов?
Едва сдержалась, чтобы не добавить: «в постели».
— Да уж как хотите, — невозмутимо ответил он.
Почему это в его присутствии Машу так и подмывает задираться и шалить? Неужели из-за разницы в возрасте?
Когда они вошли в фойе, Машу окликнула Татьяна.
— Подожди, тебе письмо из Москвы!
Татьяна плавной, горделивой походкой вышла из-за стойки администратора и, слегка нахмурившись, протянула конверт.
— Спасибо, — кивнула Маша и поцеловала подругу, лицо которой тут же расцвело счастливой улыбкой.
Татьяна обняла Машу и, не глядя на полковника, проговорила:
— Он преследует тебя?
— А как по-твоему?
— Дело не в моем мнении. Ты и сама видишь, что он тебя преследует. Ну ничего, не беспокойся, я сегодня на дежурстве и буду рядом.
— Не о чем беспокоиться. Все будет в порядке.
— Я и не сомневаюсь, — кивнула Татьяна, строго взглянув на полковника.
— Не о чем беспокоиться, — повторила Маша и, распечатав конверт, пробежала глазами письмо. — Это из дома, — проговорила она немного погодя. — Мамочка интересуется, приеду ли я домой на свой день рождения?
— Приедешь? — спросила Татьяна.
— Надеюсь, что нет. Надеюсь, удастся избежать этой радости, — ответила Маша.
У нее не было никакого желания праздновать день рождения. Особенно в семейном кругу.
VI
Ох уж эти ей праздники детства! Когда ей исполнилось десять лет, отец погладил ее по голове и торжественно-внушительно произнес:
— Теперь ты взрослая девочка, Маша!
С утра родители подарили ей очередную «познавательно-развивающую» книгу, поскольку считалось, что книга лучший подарок, а старшая сестра Катя от всего сердца подарила ей свою старую куклу. Зато бабушка и дедушка преподнесли большую овальную коробку замечательных шоколадных конфет, обернутых в разноцветную фольгу.
К тому времени, кстати сказать, в живых оставалась одна бабушка (мамина мама, ее муж, вторично осужденный перед самой смертью Сталина, был расстрелян, не дотянув всего несколько месяцев до очередной реабилитации) и один дедушка (папин отец, его жена умерла от рака еще до рождения Маши). Старики мирно проживали вместе с детьми и относились друг к другу почтительно и церемонно. У каждого из них обнаружилось свое хобби, и они не испытывали ни малейшего желания вмешиваться в жизнь молодежи. Дедушка, шахматист-любитель, вставив в рот искусственные челюсти, с утра до вечера просиживал в сквере на Патриарших, рьяно отстаивая звание местного чемпиона, а бабушка, обернув плечи ветхой лисой, ходила по музеям и экспозициям, иногда выстаивая километровые очереди за право полюбоваться фамильными сокровищами, которые в свое время были реквизированы проклятыми большевиками.