Констебль. Я тоже сержант – сержант ополчения. Сейчас я покажу тебе, приятель, как я выполняю артикулы. Вот, скажем, «на плечо». Гляди! Как будто бы это мушкет. (Кладет свой жезл на правое плечо.)
Кайт. Ну, для констебля это неплохо. Да только ружье-то кладут на левое плечо, милейший.
Констебль. А ведь и впрямь, черт возьми! А ну, скомандуй мне еще что-нибудь
Кайт. Молчать!
Констебль. Ну, молчать это можно. Вот мы сейчас и будем молчать.
Кайт. Молчать, говорю, собака! (Бьет его алебардой по голове.)
Констебль. Нет, так у нас только с неугодным свидетелем поступают. А ты зачем меня стукнул?
Кайт. Чтоб ты выполнил команду.
Констебль. Видать, у вас совсем не такие команды, и нам с тобой друг друга не понять. Попробовал бы капитан меня так огреть, я б его в суд потянул.
(Входит Плюм.)
Бэланс. Добро пожаловать, капитан.
Плюм. Спасибо, джентльмены.
Скрупл. Пожалуйте, дорогой капитан, садитесь рядом со мной!
Плюм (поднимается на помост и садится рядом с судьями.)
Введите заключенных.
(Вводят заключенных.)
Ага, вот он, этот малый. Посадите его на скамью подсудимых. В чем он обвиняется, констебль?
Констебль. Ни в чем, ваша честь.
Бэланс. Ни в чем? Так зачем же вы привели его сюда?
Констебль. Не знаю, ваша честь.
Скейл. А разве в ордере не указано, кого и за что вы должны арестовать?
Констебль. Вот не скажу, ваша честь. Я неграмотный.
Скейл. Ну и констебль! Видно, мы зря собрались.
Кайт. Я желал бы, с позволения уважаемого суда, выступить обвинителем.
Бэланс. Слушаем вас, сержант. Все равно слушать больше некого. Не зря же мы собрались, в конце концов.
Кайт. Джентльмены, перед вами всего лишь один человек. Здесь без него обойдутся, а в армии он необходим. К тому же он родился гренадером: в нем пять футов, десять дюймов; он хорош в драке на кулачках, умеет бороться и танцевать чеширские танцы, напивается пьян каждое воскресенье и колотит жену.
Жена. Врешь, паскуда! Да он, с позволения вашей милости, самый тихий и работящий во всем приходе. Спросите хоть пятерых моих детей.
Скрупл. Жена и пятеро детей! Констебль, ты что же, собака, приволок сюда человека, у которого жена и пятеро детей?!
Скейл. Освободить! Немедленно освободить!
Бэланс. Постойте, джентльмены. Скажи, друг мой, на что ты содержишь жену и детей?
Плюм. Они питаются дичью, сэр. У него есть ружье, и он уже выбил всех зайцев и куропаток на пять миль в окружности.
Бэланс. Ах, так у него ружье?! Что ж, раз он так любит стрелять, предоставим ему эту возможность. Пусть стреляет в французов, он ведь привык подстреливать на бегу.
Скрупл. А как же его жена и дети, мистер Бэланс?
Жена. Да-да, это вы из-за них его и отсылаете. Я, что ни год, хожу тяжелая, вот вы и боитесь, как бы приходу когда-нибудь не пришлось кормить моих детей.
Плюм. Эта добрая женщина права, джентльмены. Пусть лучше приход возьмет сейчас на содержание пятерых, чем шестерых или семерых через год. Этот малый так хорошо питается, что может по двойне или тройне в год делать.
Жена. Вот что я вам скажу, капитан, не будет приходу выгоды оттого, что вы его ушлете: пока я могу рожать, я и буду, если здесь останется хоть один мужчина.
Бэланс. Отправьте ее в исправительный дом, а мужа...
Кайт. Я позабочусь о нем, ваша милость. (Уводит его.)
Скейл. Ну, констебль, кто у тебя следующий? Давай этого грязнорожего. У парня такой вид, будто он завтра же устроит новый Пороховой заговор. В чем он обвиняется?
Констебль. Да в том, что он честнейший малый.
Плюм. Ах, джентльмены, пусть у меня в роте будет хоть один честный малый! Разнообразия ради.
Бэланс. Чем ты занимаешься, друг мой?
Подсудимый. Я шахтер. Добываю уголь.
Скрупл. У этого человека, джентльмены, есть профессия, а парламентский акт запрещает нам насильственно вербовать людей, имеющих видимые средства к существованию.
Кайт. Но он, с позволения вашей милости, не имеет видимых средств к существованию. Он работает под землей.