— Да ведь и ей не рожон. У ней дело-то не богатое… Все, глядишь, целковенький и пожертвуют.
Он ушел и скоро вернулся действительно вместе с Варварой. Макара уже перевели в избу. Семен сидел, обнявшись с Давыдом, и рассказывал ему о своей службе в полку. Николай Иваныч и Марья, дирижируя друг другу, пели песню. Увидев Варвару, Николай Иваныч взволнованно одернул тужурку и, протянувши толстую руку, сказал галантным тоном:
— Варвара Ларионовна! — позвольте познакомиться, — есаул Желтоногов.
Варвара смущенно стояла перед ним и молчала.
— Чем прикажете? водочки? красненького?..
— Не пью, — сказала Варвара глухим голосом.
— Ну, красненького-то можно, для знакомства, — сказал есаул Желтоногов, наливая вина в стакан. — Ну, будьте знакомы!..
Варвара выпила подслащенное и разбавленное, вероятно, спиртом вино и почувствовала, что лицо ее сразу загорелось. Посмотрела на пьяного Семена, державшегося за грязный шарф парня с цыганскими глазами, — стало смешно. Перевела глаза на голый череп есаула Желтоногова, на его брови, похожие на волосатых червей, — не удержалась, фыркнула в рукав. Засмеялся и Николай Иваныч.
— Ну, в экономки ко мне пойдете? — подвигаясь к ней, спросил он таинственным тоном.
— У меня дети…
— Они мне не помешают. У меня никого нет. Сколько возьмешь? — прошептал он, наклоняясь к ней и дыша в лицо запахом водки.
— А сколько положите?
— Ну, да впрочем… это после… в цене сойдемся. А сейчас давайте выпьем…
После третьего стакана Варвара хохотала, как безумная, когда толстый Николай Иваныч начал выхаживать по горнице под песню, которую орали дикими голосами Семен и Ониска. Пила еще. И песни пела. Потом видела, как офицер дал полтинник Ониске, а Марья выпроводила их всех троих из горницы. Потом и Марья ушла…
За дверью стучали, мяукали, лаяли по-собачьи пьяные казаки…
— Это непременно Давыдка, сукин сын… Эка собака, — сердито сказал офицер. — Давыд! Да побойся ты Бога! — укоряющим голосом сказал он, приоткрывая дверь.
Кто-то фыркнул за дверью, а потом голос Ониски залаял по-собачьи… Кто-то заржал.
Мелкий, сухой снег сыпался сверху и щекотал горевшее лицо Варвары, рыхлый, как песок: увязали в нем ноги, когда она, спеша, вперебежку, шла домой, к одиноким своим ребятишкам. Мутно, бело и немо было кругом. Тоской и жутким страхом налито было это холодное безмолвие. И железными тисками было сжато сердце.
— Господи!..
Шумным вздохом вырывалось одно слово и беззвучно тонуло в мутно-белом молчании ночи. Ни звуком не откликался холодом скованный мир, немой и безучастный…