- Все понятно, - с ехидным сочувствием пробормотал он, открывая калитку бездомному капитану. - Использовала баба, а на ночь не оставила. То ли мужа побоялась, то ли другого любовника. Седина в голову, бес в ребро, господин капитан. Или - ошибаюсь?
Николай устал зверски, ломило суставы, кружилась голова. Поэтому он не стал спорить, доказывать свою святую невинность - молча прошел в сторожку и, не сняв обувь, свалился на кушетку. Занял единственное в комнатушке спальное место, оставив отставному полковнику табуретку-калеку возле столика.
Усмехнулся начальник, покачал головой. Дескать, пошли господа офицеры, на ногах не держатся, старшему по званию места не уступают. Еще раз оглядел подшефную территорию и положил голову на журнал сдачи-приемки дежурств.
Так и проспали до утра: полковник - сидя, капитан - лежа.
Когда Пахомов продрал слипшиеся веки, толстый отставник, фыркая и отдуваясь, усердно подметал бетонку между машинами. На приветственный оклик не отозвался - весь в работе. Пришлось отобрать лысую метлу и самому заняться утренней физзарядкой.
Постепенно сонной состояние прошло, мускулы налились силой, голова посвежела.
Полковник уселся на колченогий стул рядом со спящим Туманом прижившейся бездомной дворнягой - и стал разминать соскучившийся за ночь язык. Отставники, как правило, всегда отличаются словоблудием, особенно, когда речь пойдет о политике или бабах. Но начальник заговорил совсем о другом.
- В милицию можешь не ходить - на себя принял удар. Зато теперь тулка - при полных правах, в законе: оформлена и подписана... Где так стрелять научился? В армии?
- Там, - неохотно подтвердил Николай. - Чему в нашей армии не научишься: стрелять, ночами не спать, работать сторожем и дворником. Спасибо за поддержку.
- Спасибочком не отделаешься, нынче за него в магазинах не оттоваривают, на рынках не продают... Не боишься бандитской мести?
Пахомов домел территорию, поставил в угол, возле сторожки метлу, присел рядом с полковником.
- Житуха отучила бояться. Да и что могут сделать бандюги? Пристрелить? Пусть потренируются по живой мишени, не возражаю. Но ежели промажут попеняют на себя...
Полковник смешливо покачал головой. Надо же, не разучился в нищем пенсионном положении шутить и смеяться. А Пахомов перестал смеяться и радоваться ещё в детстве, когда зарезали отца, изнасиловали и прикончили мать. Ни успехи по службе, ни женитьба на любимой женщине, ни рождение сыновей - ничего не изменило обычной пасмурности.
- Надолго заболел дед?
- Сказал: к следующему дежурству оклемается. А что у тебя - проблемы со временем?
- Могут возникнуть, - неопределенно пожал плечами капитан. - В наше время вперед не заглянешь - темно, как у негра в заднице.
Помолчали.
- Ладно, парень, понадобится время - скажешь. Либо поменяю с кем-нибудь, либо отдежурю сам...
- Еще раз спасибо, товарищ полковник, - поблагодарил Пахомов, подчеркнув звание собеседника. Знал, как приятно это услышать старому служаке. - При необходимости - отблагодарю...
Начальник отмахнулся. На кой черт нужна ему благодарность, когда и с ней, и без неё одинаково тошно.
- Сегодняшняя ночевка в сторожке - из той же оперы? - ненавязчиво спросил он и повторил. - Не боишься?
Вместо ответа капитан поднялся и протянул руку.
- Пора до дому, до хаты. Еще раз - спасибо...
В семь утра Пахомов отбыл в родной, черт бы его побрал, гарнизон.
По дороге к дому заглянул к Поспелову. Проверить прибытие старшего лейтенанта и заодно отматерить. Ротой командовал, генеральский сынок, а простой истины так и не усвоил: предупреждать командира о своих передвижениях.
Открыла дверь Клавка. Заплаканная, усталая, в измятом домашнем халатике, повязанном переднике.
- Что у вас случилось? - встревоженно спросил капитан.
Женщина всхлипнула, косясь на вход в комнату, приложила к губам палец. Зашептала.
- На Феденьку напали бандиты. Когда он от сестры возвращался. Стукнули тяжелым по голове, сняли часы, вытащили бумажник... Провались они пропадом, деньги, будем жить - заработаем, главное - здоровье. Головная боль у Феденьки страшенная, на голове - шишка с кулак. Говорю: иди к врачу - не хочет... Хоть ты, Николаша, уговори...
Женщина откровенно маялась. С одной стороны, открываться кому-нибудь, особенно Пахомову, муж строго-настрого запретил. С другой - врать старому другу Федора противно. Сколько они встречались семьями, сколько раз Пахомовы выручали их в трудную минуту и материально, и добрыми советами... Да и почему она должна таиться? Мужа едва не убили, слава Богу, остался жив, но с работы выставили. Генералы вряд ли помогут, сами сели на скудную пенсию. Кто подержит, если не Николай?
И Клава решилась. Затащила Пахомова на кухню, плотно закрыла дверь и выложила все, что произошло этой ночью. И с ней, и с Поспеловым.
- Уверена - налет на банк Федя придумал. Наверняка, ночевал у любовницы, а ночью заявился либо муженек проститутки, либо другой любовник. Вот и стукнули гулену по голове... Сколько я буду мучиться, Коленька, с этим развратником?
Женщина заплакала. Делала она это довольно ненатурально и противно. Тряслись повисшие груди, подрагивали плечи, слезы текли по потному лицу грязными ручейками.
- Хоть бы ты поговорил с ним. По мужски. Усовестил, направил... Помоги, прошу тебя, подскажи, как мне быть? Не разводиться же?
Пахомов,как мог, успокоил хозяйку. Да, он обязательно поговорит, при необходимости набьет паразиту ещё одну шишку, рядом с бандитской. А сам мучительно думал, прикидывал, сопоставлял. Ночью в квартиру Федора звонил, конечно, Костя, больше некому. Но почему все же налетчики не прикончили нежелательного свидетеля? Обычно они не церемонятся, боятся, как бы тот же охранник не "нарисовал" их морды сыщикам... Странное милосердие... И почему Поспелов скрывает, что ночь провел в банке? Зачем заставил жену врать о, якобы, заболевшей сестре, придумал нападение на перроне вокзала?
Ответ единственный: не хочет принимать участие в операциях Удава. Либо боится, либо решил "завязать". Два ответа, по сути, однозначны: боязнь неизбежно приводит к предательству.
До чего же мерзко пришлепывать старому другу дерьмовый ярлык: предатель. Николай старался найти оправдание и не находил. Придумывать несуществующие причины равносильно осуждению, а если кого и осуждать, то только командира, то-есть, Пахомова... Старая истина, внедренная совковым воспитанием со стороны начальства и комиссаров, со страниц газет и журналов: командир отвечает за все, никаких оправданий, никаких скидок!
Сейчас он устал, мысли жерновами ворочаются в голове, оставляя там кровоточащие ссадины. Нужно отдохнуть, привести себя в порядок, уж потом поразмыслить над истоками поступков Федора. Вполне возможно, Клавка попросту нафантазировала, подталкиваемая самым мощным женским "двигателем" - ревностью.
Оставив упокоенную обещаниями хозяйку на кухне, Николай прошел в комнату.
Поспелов лежал на диване с мокрым полотенцем на голове. Набухшие глаза закрыты, под ними - синеватые мешки. Видок у мужика тот ещё - вези в морг, не ошибешься.
- Федька, спишь?
В узкие прорези глянули осмысленные зрачки. Зашевелились опухшие губы.
- Видишь, как... уделали...Вышел из электрички и... получил по макушке. Хорошо еще, на тот свет не спровадили...
Врет! Запинается, пережевывает каждое слово, смотрит мимо. Пахомов ощутил легкую тошноту - с ним всегда такое бывает, когда не верит собеседнику. Тошно и стыдно.
Он рывком выхватил из внутреннего кармана фотокарточку Лягаша, поднес её к лицу Поспелова.
- Не заметил, кто стукнул? Может быть, вот этот мужик? Ты ведь это фото уже видел... Или Лягаш стоял в стороне, наблюдал за действиями пехотинцев?
- Нет, не он, - отрицательно покачал головой Федор, не удосужившись поглядеть на карточку. - Тот - высокий, широкоплечий, мордатый... И рядом никого не было...