- Там же ведь старики, женщины, дети… - произнес он тогда сдавленным голосом, обращаясь не то к себе, не то к стоящим рядом с ним офицерам, но его слова утонули в безмолвном молчании. Нет, глядя на то, как клокочущими всполохами рвется там земля, и как выскакивают из кишлака, ища спасения, обезумевшие от страха люди, он, осознавая их обреченность, не рвал свое сердце и не бился в истерике - не мог он, офицер, показывать свою душевную слабость перед другими офицерами и подчиненными. Но нежелание разбираться, где враги, а где простые крестьяне с их семьями, женами и детьми, потрясло тогда Владимира. Он смотрел на происходящее и не мог поверить своим глазам.
А когда плотная завеса дыма и пыли над тем местом, куда был нанесен массированный авиаудар, развеялась и десантно-штурмовая группа вошла в то, что раньше называлось кишлаком, Владимир застыл в ужасе: ощущение нереальности было таким, что ему стало трудно дышать. Метрах в двадцати от него, у обвалившейся стены, лежал присыпанный опаленной каменной крошкой старик, из его груди торчал окровавленный обломок ребра, запрокинув свою седую голову, он пускал изо рта кровавую пену и бился в агонии. Тут же рядом с ним лежала девочка лет десяти, из ее разорванного живота, вывалившись на землю, валялось синюшно-кровавое месиво. А вдали, среди искореженных стен, языков пламени, черных скелетов обуглившихся деревьев, пепла и бесформенных комков обгорелого человеческого мяса, с отрешенным взглядом бродила молодая женщина с оторванной по локоть рукой, из ее раны, словно из крана, хлестала кровь. В неподвижном жарком воздухе над руинами разгромленного кишлака висел удушливый смрад тротила, гари, крови и фекалий, а тишину то и дело разрывали доносившиеся откуда-то из развалин глухие вопли искалеченных бомбежкой людей. И странным было даже то, что в этом аду кто-то еще оставался жив.
…Благополучно проехав километров двенадцать по пустыне, они выбрались на разбитую до предела грунтовую дорогу. На ее поверхности то и дело бросались в глаза воронки от фугасов и мин, а на обочине валялись черные от копоти искореженные автомашины. Слева, метрах в десяти от дороги высилась покрытая клочками иссушенной зноем травы гора. Вдали на ее склонах паслась большая отара овец, и несколько пастухов с длинными палками в руках лениво передвигались вместе с нею. А справа, метрах в тридцати от дороги, врезавшись под крутым откосом в землю, катила свои воды почти красного цвета от глины мутная река, она местами круто изгибалась и, поблескивая на солнце, исчезала в скалистых горах.
Несмотря на то, что возможность подорваться на мине или попасть в засаду на этом участке дороги всегда была предельно реальной, Владимир, уже неоднократно проезжавший по этому участку дороги, еще никогда ранее не испытывал такого острого ощущения приближающейся опасности, как сейчас. Он пытался гнать от себя нехорошие предчувствия, но его сердце бешено колотилось, а какое-то внутренне напряжение и щемящий звон тревоги в душе настойчиво подсказывали ему, что сегодня с ним может случиться что-то страшное.
Беспокойно заворочавшись на сиденье, Владимир, обращаясь к водителю с напряженной тревогой в голосе, приказал:
- Постарайся ехать точно по колее впереди идущей БМП и держись от нее подальше!
Ефрейтор Суров, тоже ощутив нарастающую в душе опасность, сбавив скорость и вцепившись напряженно-сосредоточенным взглядом в дорогу, стремился повторять буквально все зигзаги впереди идущей машины, а его гимнастерка на спине стала буквально мокрой от пота.
Нервное напряжение нарастало с каждой минутой.
Достав из кармана измятую пачку сигарет «Памир», Владимир, открыв окно, закурил. Но за кабиной дул боковой порывистый ветер, ему в лицо то и дело швыряло песком, и он, тут же ощутив неприятный скрип песка на зубах, плюнув в окно и швырнув туда же свой окурок, вновь торопливо поднял стекло. Потянувшись рукой к фляге, он открыл ее и, сделав несколько глотков теплой, воняющей хлоркой, воды, пытаясь унять свое напряжение, скривившись, громко проронил:
- Эх, холодной минералочки бы сейчас…
- Да, минералочка – это хорошо… - не отрывая своего напряженного взгляда от дороги, отозвался Суров, и тут же со злой веселостью в голосе, он добавил: - а еще лучше было бы сейчас чего-нибудь успокоительного хлебнуть.
Владимир не ответил. Некоторое время в кабине вновь висело напряженное молчание.
- Товарищ старший лейтенант, - тоже пытаясь унять свое волнение с помощью разговора, обратился Суров к офицеру, заговорив с ним о наболевшем, - Вы не слышали, когда нас на дембель собираются отправлять?