Вот несколько записей из дневника обер-лейтенанта Гансена, адъютанта оперативной части штаба добровольческих частей «Запад», за июнь 1944 года:
«9 июня. Оперативный адъютант… сообщил, что 411-й батальон превзошел храбростью все наши ожидания.
10 июня. Офицер-ординарец пробился только до штаба корпуса. Там он узнал, что наши восточные батальоны на побережье в боях показали такую храбрость, что решено упомянуть о них в специальной сводке Вермахта.
11 июня. Наши батальоны в сводке не упомянуты. Упомянут только 736-й гренадерский полк, куда входит 642-й восточный батальон.
15 июня. Наконец прибыл новый командующий… генерал-майор Оскар фон Нидермайер. Нидермайер — старый русофил, он верит только в русские войска и не дает ломаного пятака за кавказцев и другие пестрые части.
22 июня. 439, 635, 642 и 441-й батальоны, несмотря на слабое вооружение, прекрасно сражаются. От 441-го осталось всего 200 человек…» [78, 71].
К 26 июня 1944 г. полковник С.К. Буняченко объединил с согласия Нидермайера 2 русских батальона и несколько раз успешно контратаковал англо-американский десант. В боях Буняченко потерял до 70 % личного состава сводного русского полка, но ни одного перебежчика на сторону противника не было [78, 72].
Главная причина столь массовой коллаборации, безусловно, коренилась в политическом режиме Советского Союза. В подавляющем большинстве случаев это был акт отчаяния, выразившийся в стихийном вооруженном протесте сотен тысяч людей против коллективизации 1929–1932 гг., последовавшего за ней голода и повсеместных репрессий НКВД 1937–1939 гг., преследовавших не только политические, но и социально-экономические цели. Сегодня мы уже не можем не признать, что «морально-политическое единство советского общества и сплоченность вокруг ВКП(б) и И.В. Сталина» оказались одним из самых великих пропагандистских мифов в истории. Из письма начальника РОВС генерал-лейтенанта А.П. Архангельского от 2 апреля 1940 г., адресованного в Париж генерал-лейтенанту В.К. Витковскому, мы узнаем, например, что РОВС в Финляндии во время советско-финляндской войны 1939–1940 гг. успешно сформировал 5 отрядов из пленных красноармейцев[7]. Так что до лета 1941 г. прогнозировать коллаборацию в случае большой войны казалось несложным.
Был и еще один фактор, предопределивший масштабность сотрудничества с врагом и тоже возникший из сути советского режима, — заранее предусмотренная репрессивная политика СССР по отношению к собственным военнопленным. Полевой устав 1936 г. вообще не предусматривал ситуации, когда боец мог оказаться в плену, поэтому пленение приравнивалось к «измене Родине» со всеми вытекающими последствиями. Отказ СССР подписать Женевскую конвенцию 1929 г. о военнопленных во многом предвосхитил те нечеловеческие условия дулагов и шталагов, в которых оказались уже в 1941 г. миллионы военнослужащих РККА. Для многих единственным шансом выжить становилось вступление в Восточные войска Вермахта, но и в этом выборе тоже первую роль играло отношение Советского государства конкретно к каждому человеку и его судьбе.
Юрист Р. Уэст в своей книге «Смысл измены» совершенно правильно отмечала, что каждый гражданин обязан верностью (подразумевается и морально-этическая верность помимо юридической) только стране, обеспечивающей ему защиту, и, следовательно, не может совершить измены, если законы его страны такой защиты ему не предоставляют [14, 243–244]. С этой точки зрения миллионы граждан СССР, подвергшиеся различного рода репрессиям в 1929–1941 гг., ни в коем случае не являлись обязанными верностью Советскому государству. Гражданская война для них не закончилась.
К середине 1942 г. в среде кадрового прусского офицерского корпуса Вермахта сложилась устойчивая группа офицеров, постепенно приходившая не только к критике действий верхушки нацистов, но и к отрицанию самого нацистского режима. Парадоксально, но аналогичная группа так никогда и не сложилась в высших эшелонах РККА. Главная причина подобного не столько в тотальном политическом и физическом контроле ОГПУ-НКВД за армией, какого не было в Германии со стороны СД и Гестапо, сколько в разной ментальности кадрового офицера Вермахта и командира РККА. Большевики во главе с Л.Д. Троцким, создавая РККА, не просто уничтожили физически старый русский офицерский корпус, временно взяв на службу тех, кто казался им нужным, — они создали новый тип воина и новый тип красного командира, а впоследствии советского офицера. Основное его отличие от русского офицера заключалось в безграничной степени преданности даже не столько социалистическому Отечеству, сколько партии и ее вождю, как главным составляющим этого Отечества. Строители армии нового типа — В.К. Блюхер, М.Н. Тухачевский, И.П. Уборевич, Р.П. Эйдеман, И.Э. Якир и десятки других, погибших в годы разгрома красного командирского состава, в первую очередь служили партии и ее вождю. Они привели партию к власти. Они явились ее составной частью. Партия и вождь могли совершать любые, самые невиданные преступления, такие как коллективизация, но они всегда оставались правы. Поднять руку на партию — стало бы безумием, противоречило их глубинной психологии. Но все изменилось, когда на смену вырубленному первому эшелону командирского состава РККА пришел второй, состоявший из людей типа А.А. Власова, К.К. Рокоссовского, Ф.И. Трухина, В.Ф. Малышкина, — из тех, кто в Красную Армию вступил рядовым в 1918–1921 гг., поддавшись звонким лозунгам и идеям русской революции. Они верили не столько в партию и ее вождя, сколько в идеалы социальной справедливости, воплотившиеся, как им казалось, в лозунгах 1917 г. Потом и упорным трудом они строили свои карьеры и всем, чего достигли, были обязаны в первую очередь сами себе, а во вторую — тем, кто их продвигал по служебной лестнице.