Не менее велик и Барклай в январе 1807 г., когда, не боясь ответственности, рискуя всей репутацией, он останавливает 25 января у Гофа, без всяких приказаний, свой 3-тысячный отряд и кладет его весь в неравной борьбе с главными силами Наполеона, теряя знамена и орудия, но спасая армию.
«Настоящее поколение, — пишет по этому поводу Данилевский, — не может иметь представления о впечатлении, какое производило на противников Наполеона известие о появлении его на поле сражения. Но Барклая де Толли оно не поколебало. О хладнокровии его можно было сказать, что, если бы вселенная сокрушалась и грозила подавить его падением, он взирал бы без содрогания на разрушение мира».
Реляция Барклая о мотивах своего решения настолько характерна, настолько хорошо обрисовывает тип тогдашнего генерала, что нельзя не остановиться на ней, тем более что в ней есть кое-что и о службе связи в той армии.
«Во всяком другом случае, — пишет он, — я бы заблаговременно ретировался, дабы при таком неравенстве в силах не терять весь деташемент мой без всякой пользы, но через офицеров, которых посылал я в Главную Квартиру, осведомился я, что большая часть армии еще не собрана при Ландсберге, находилась в походе, и никакой позиции занято не было. В рассуждении сего, почел я долгом, лучше со всем отрядом моим пожертвовать собою столь сильному неприятелю, нежели, ретируясь, привлечь неприятеля за собою и через то подвергнуть всю армию опасности».[21] Неудивительно, что против армии, имевшей в своих рядах таких железных вождей, не под силу оказалось бороться и Наполеону, так легко и быстро разметавшему остальные армии Европы.
Не буду останавливаться на великих примерах поведения вождей наших в эту славную эпоху; 1812 год весь блещет их достоинствами, и в этом отношении пред ним спасует и пресловутый 1870 год. Отмечу только, как в наибольшем блеске самостоятельность наших начальников выразилась в двух самых больших сражениях эпохи: Прейсиш-Эйлауском и Бородинском.
Под Прейсиш-Эйлау после жестокого боя французы опрокидывают наш левый фланг; в общем резерве нет ни одного человека, а Главнокомандующий Беннигсен исчезает с поля сражения, отправившись торопить спешивший к армии отряд Лестока. Момент был настолько критический, что гибель всякой другой армии была бы неизбежна, но в русской — того времени, несмотря на то, что французы были уже в тылу, — не явилось ни паники, ни речи об отступлении; наоборот, к месту катастрофы бросились части с других участков позиции; по своей инициативе с противоположного фланга прискакали три конные батареи, явились отдельные полки, прискакал все тот же, всюду поспевавший кн. Багратион, бывший не у дел в день боя.
Общими усилиями, никем свыше не объединенными, но тем не менее дружными, французы были не только остановлены, но и отодвинуты назад; удачная атака Выборгского полка, шедшего во главе отряда Лестока, давала надежду на окончательное поражение французов при общей контратаке, но прибывший в это время Беннигсен остановил порыв подчиненных и помешал той контратаке, которая, по свидетельству Бернадотта, дала бы нам не менее 150 орудий и привела бы Наполеона к катастрофе много раньше Березины.
На ночном военном совете решение Беннигсена отступить встретило горячий отпор со стороны его генералов, и дело едва не дошло до дуэли тут же на месте с состоявшим при армии, но не подчиненным Главнокомандующему, генералом.
Тем же духом командного состава блещет и Бородинское сражение, называемое иногда «битвою генералов» по количеству потери начальников.
Утром, когда обозначился удар французов на флеши, кн. Багратион посылает к соседям просить подкреплений, и ни от кого не получил он отказа, никто не стал отговариваться неподчинением князю и отсутствием приказания Главнокомандующего. Даже Раевский, находясь в затруднительном положении, сам ожидая грозного удара французов, прислал князю половину своих резервов.