Вот как характеризует новую систему почтенный труд «Столетие Военного Министерства»: «Русскую армию, ни в чем не повинную, стали истязать по правилам немецкой муштры. Все, начиная с младшего офицера до старшего генерала, чувствовали гнет бесправия.
Грубость и унижение личности стали обычным явлением. Обращение старших с младшими, особенно с нижними чинами, сделалось жестоким. Аракчеев вырывал усы и бил на учениях палками в присутствии Государя, и этому примеру стали подражать другие, выражая тем усердие к службе. Требовалось безусловное повиновение; всякий личный почин был убит».
Неудивительно, что истинная дисциплина, основанная на долге и уважении к начальнику, с этого времени стала быстро улетучиваться из армии, и место благоговейного отношения подчиненного к начальнику заняли насмешки и глумление униженных и оскорбленных подчиненных над личностью начальника, сделавшегося им совершенно чуждым.
«Внешняя дисциплина процветала, но внутренняя никогда так не была поколеблена, как во времена строгостей Павла I. К этому печальному результату вели: 1) незаслуженное унижение выдающихся деятелей и 2) отсутствие меры в награждении бездарностей, случайно чем-либо угодивших Императору».
Но вот кончилось это беспримерное по своей жестокости царствование; воспрянула надежда, что вновь вернутся славные времена Екатерины.
Военный режим в первую половину царствования Императора Александра I
С какой радостью, восторгом пишет современник при вступлении на престол Императора Александра I:
«После четырех лет воскресает Екатерина в прекрасном юноше. Чадо ее сердца, милый внук ее, возвещает манифестом, что возвратит нам ее времена» (Шильдер).
Действительно, все исключенные и отставленные деятели Екатерининского царствования были вновь определены на службу, и их трудами и талантами армия прославила себя в наполеоновские войны, но в остальном новое царствование явилось по своим взглядам продолжением предыдущего, без его жестокостей. О возврате же к славному старому с той поры не было и помину.
«Вахтпарад Павловского времени остался и при Александре. К Екатерининским деятелям юный Император относился вообще крайне недружелюбно. Гатчинские традиции оставили в нем такой глубокий след, что он не любил даже, когда вспоминали при нем о царствовании Екатерины».
И уже среди первоначального, всеобщего, чисто ребяческого восторга во дни воцарения нового Императора раздавались недовольные голоса, находившие, что он вовсе не идет по стопам своей бабки. Так, Шишков писал: «Все, чего при ней не было и что в подражание пруссакам введено после нее, осталось ненарушимым; те же по военной службе приказы, ежедневные производства, отставки, мелочные наблюдения, вахтпарады, экзерциргаузы, шлагбаумы и пр., та же раздача орденов лекарям и монахам. Одним словом, Павлове царствование, хотя и не с тою строгостью, но с подобными же иностранцам подражаниями и нововведениями еще продолжалось» (Шильдер).
Подражание и преклонение перед иностранцами стало одной из самых резких и характерных черт новой русской системы и больно, и обидно отозвалось в сердцах победоносной армии, дотоле столь гордой своим русским именем.
«Положение нас, русских, — пишет Волконский,[28] — в Вене, во время конгресса, было довольно щекотливое. Наш Император при беспрестанных отличительных приветствиях ко всем иностранцам, не тот был к нам, и казалось нам, что он полагал, что мы в образовании светском отстали от европейцев. Полный учтивости к каждому прапорщику, не носившему русского мундира, он крутенько обходился с нами, так что мы нехотя отказывались от приглашений дворцовых и высшего круга и более жили в среде соотечественников и вели жизнь шумную между собою, но не обидную для народной гордости».
Резче всего разница между прежним и новым направлениями в жизни России сказалась по окончании войны 1812 г. в разногласии между Императором и стариком Кутузовым.
«Александр, — пишет Шильдер, — хотел мира в Париже. Кутузов же полагал, что Наполеон теперь для России неопасен и что следует поберечь его для англичан, которые стремятся захватить его наследство в ущерб России. Все помыслы фельдмаршала клонились только к спасению отечества, а не Европы, как того желали англичане и немецкие патриоты, свыкшиеся уже с мыслью смотреть на Россию, как на удобное орудие для достижения и упрочения своих политических целей».