Со стены на него смотрел Асин муж в форме советского майора, – молодая Ася счастливо улыбалась Гаевскому с цветного фото, из-за кудрявой головы своего супруга.
«Прости меня, брат, – думал Гаевский, – ну вот так получилось в жизни… Я не оставлю твою жену без главной женской радости… Прости, брат»…
Ася вошла в спальню голая и влажная, вошла так, будто она давным-давно была женой Гаевского и ничего уже не стеснялась. Она восхищенно взглянула на нанайскую юрту посреди кровати, затем, (помрачнев) – на цветное фото на стене.
– Да, это как-то неуместно, – тихо сказала она, сняла снимок в рамке со стены и положила его на подоконник, за штору.
А затем, резко сорвав простыню с Гаевского, хищным движением пумы проползла вдоль ног вздрогнувшего гостя и голодной нежностью своих пышных губ отправила его в рай… Он лишь постанывал от наслаждения в том раю…
Ася решительно взгромоздилась на него и, надрываясь от нежных стонов, стала раскачиваться так, будто Гаевского под ней и не было… Она делала это с каким-то иступленным отрешением, хотя в какой-то момент взяла руки Гаевского и приставила их к своей пышной груди с возбужденными сосками…
Протяжный и громкий женский стон раздался в спальне, когда Гаевский почувствовал, что Ася несколько раз сильно вздрогнула и упала на него, тяжело дыша…
– У меня уже сто лет не было такого, – благодарно шептала она ему в ухо…
Он уже был в прихожей, он уже застегивал шинель, когда Ася в коротенькой черной ночнушке учинила ему какой-то нечеловечески нежный и долгий засос и прошептала: «Еще хочу тебя… Вот так… В шинели… Прямо тут… Это меня возбуждает…».
Ну как было ему не пойти навстречу пожеланиям дамы?
Он выполнил ее просьбу старым казацким способом, – она лишь горячечно умоляла: «Далеко не уходи» или «Не выходи»? Этого он уже не помнил. Как не помнил уже и причин прекращения тех недолгих свиданий в сером доме на 16-й Парковой…
Правда, несколько раз пятничным вечерком, после душевных посиделок с другом в Генштабе, он звонил Асе по мобильнику, но тот отвечал, что «такого номера не существует». А домашний телефон Аси отзывался сиплым мужским голосом, на что Гаевский отвечал:
– Извините, не туда попал.
И, отключив свой мобильник, он с собачьей тоской глядел в окно на заснеженный Арбат и думал, что его слова «не туда попал» имеют и другой смысл…
Порой он выстраивал в памяти добрую дюжину покоренных им женщин и вспоминал, вспоминал, вспоминал… Лица иных уже ему не представлялись, на их месте было лишь что-то безликое, как большое и белое страусиное яйцо…
На правом фланге этого строя стояла жена, но она была как бы вне конкурса, особняком занимая единственное штатное место. Замыкала этот строй дородная молодая проститутка из Оренбурга, которую он во время инспекторской командировки, после мальчишника генштабистов в ресторане, вызвал в свой гостиничный номер (нагловатый женский голос в трубке гостиничного телефона несколько раз повторял одно и то же: «Отдохнуть в обществе приятной дамы не желаете?». Навязчивый оренбургский сервис был на высоте).
Пару раз Гаевский ответил: «Спасибо, не нуждаюсь», а затем, еще сильнее захмелев от новых порций коньяка, все же сдался.
– Какой возраст и какую комплекцию дамы предпочитаете? – спросила его та же нахальноватая женщина на другом конце провода, явно довольная клевом клиента.
– Только не сопливую пионерку бройлерного типа, – ответил он.
– Понятно, понятно, – слышал он в трубке, – вам подходит дама с житейским опытом… Ну и чтобы… хе-хе… Чтобы взрослая курочка была с жирком, да?… Блондинка? Брюнетка?
Он ответил:
– Ночью это не имеет значения.
– Только учтите, клиент, – слышал Гаевский в трубке тот же напористый голос, – анал – за отдельную плату…
– Обойдемся без этого, – брезгливым тоном отрезал он, – глиномесом не работаю…
– Хорошо, хорошо… А ваша безопасность – за счет пациентки…
Вспоминать о ней было противно – она изображала наслаждение и страсть с неуклюжей фальшью самодеятельной артистки деревенского клуба. Ее лживые стоны были ему противны.
Она разбудила его серой ранью, – одетая, причесанная, накрашенная, удушливо пахнущая духами. Сказала:
– Извините, мне нужно уже домой… Детей надо забрать у соседки и в садик вести.
И она намекнула ему про «гонорар». Розоворыжую пятитысячную бумажку он еще с вечера вложил в телефонный справочник гостиницы. Она взяла деньги, дежурно попрощалась и стремительно исчезла.
Он курил на балконе и смотрел ей вслед, думая о том, что все же сделал доброе дело – поправил материальное положение этой неуклюжей постельной трудяги и ее чад.