На голове Натальи уже не было ее обычной прически с челкой и «хвостиком», – русые волосы ее на сей раз были распущены, причем один длинный локон как бы небрежно спадал с правого плеча до неглубокого декольте – и в этом тоже была заманчивая прелесть. И все же весь этот праздничный блеск Натальи показался Гаевскому странным, – день-то был будничный.
– Да-да, – повторил он, обращаясь к хитро блеснувшему глазами Дымову – и как же к избранию Журбея предводителем этого самого экспертного совета отнесся Гребнев?
– Смиренно и даже с некоторым елеем, – с ухмылкой ответил майор, – расточал комплименты Игорю Романовичу, говорил, что для него честь работать вместе с таким специалистом. Что его богатый опыт будет востребован. Что он будет по-прежнему участвовать в разработке «карандаша». Ну и сообразно моменту нес всякую, положенную в таких случаях лицемерную чушь с плохо скроенным пиететом…
Тут забренчал мобильник Дымова, – добродушное лицо майора мгновенно сделалось озабоченнохмурым. Он затараторил:
– Так точно, товарищ полковник, приказ понял, приступаю.
Дымов выключил мобильник, большими глотками допил кофе, встал из-за столика и сказал Гаевскому:
– Это Томилин звонил. Приказано срочно убыть на полигон. Там с аппаратурой наведения «карандаша» какие-то нелады по нашей части. Где-то мы, наверное, в расчетах маху дали. А к вам на расшифровку подключится Таманцев.
И он ушел.
Выходя из бара, Гаевский как будто против своей воли остановился у столика, за которым сидела Наталья, улыбнулся и не сумел сказать ей что-то более оригинальное и умное, чем расхожее «вы сегодня великолепно выглядите». А после паузы добавил:
– У вас чудесное платье.
– Спасибо, товарищ полковник, – ответила она ему с манерным распевом; при этом, заметил он, ее темноватые глаза улыбались больше, чем губы, – вам действительно нравится мое платье?
Он лихорадочно соображал, как поумнее ответить на вопрос Натальи. Но мозги словно заклинило. Он скороговоркой выпалил:
– Оно очень красиво, оно великолепно,
– Ну подобные слова мне сегодня все мужчины говорят, кроме Якова Абрамыча, – с легким кокетством говорила она, прихлебывая кофе и пристально заглядывая ему в глаза, – вы присаживайтесь, присаживайтесь, пожалуйста.
Он сел и почувствовал, что рядом с этой манящей женщиной оказался будто в другом мире – все вокруг меняло свое значение, обретая магические краски и звуки. Однако его самолюбие было ущемлено замечанием Натальи про «одинаковые слова», и он пошел в разведку:
– Извините, и какие же слова про ваше платье Кружинер сказал?
Она лукаво улыбнулась:
– Он сказал, что в моем платье – океан вкуса! А еще он мне анекдот про платье рассказал: «Рабинович, вчера в оперном театре я видел вашу жену. Она так кашляла, так кашляла, что все на нее оглядывались. У нее что, хронический бронхит? – Нет, у Сарочки новое платье».
В те мгновения голова Гаевского работала со скоростью самого мощного компьютера, слова мелькали в ней с бешеной скоростью. И он заговорил:
– Ваше платье, Наташа, так красиво, так идет вам, что я… я хотел бы быть им…
И она рассмеялась. Рассмеялась искренне и звонко. Да так, что головы людей, сидевших за соседними столиками, стали поворачиваться в их сторону. Она тут же застеснялась своего неприлично громкого смеха и умолкла, – но все так же лукаво и весело поглядывала на Гаевского. Сказала:
– А вот такого смелого и приятного комплимента я еще не слышала. Спасибо.
Она произнесла эти слова каким-то особым тоном, в них он уловил и другой, подспудный смыл. Ему даже показалось, что и в этих ее словах и в тоне ее певучего голоса был скрытый намек. Или даже приглашение к встречному движению по призрачной еще стежке, на которой они повстречались здесь, на Ленинградке…
Он проводил ее по улице в служебный подъезд корпуса, до лифта, из которого она вышла на третьем этаже. А он поехал на свой четвертый. А там, когда уже открылись створки кабины, он все еще продолжал стоять в ней, сдерживая ногой нервно дергающуюся створку и вылавливая прелестный запах тонких духов. Он продолжал делать это до того момента, пока снизу стали грозно кричать, требуя отпустить лифт…
Когда Гаевский вернулся в лабораторию, за компьютером Дымова уже сидел Таманцев. Майор считал деньги. Заметив удивленный взгляд полковника (в котором читалось – «почему не работаешь?»), он сказал: