После второго тоста дозволялось сделать перерыв и похлебать борща. Старик знал рецепты всего пяти или шести кушаний, но уж их-то он готовил мастерски. Аристарх Спиваков наворачивал за обе щеки — будто неделю во рту маковой росинки не имел. А Петр Сухов молча навис над большой фарфоровой тарелкой. Никак не мог свыкнуться с мыслью, что сейчас он — ДОМА, и бой уже закончился. Отец поглядывал на него, но ничего не говорил. Знал: сыну нужно время, чтобы снять броню.
Третий тост был за русский флот. Капитан третьего ранга и кондуктор выпили стоя. По полной. Затем Петр решил сбавить обороты и теперь отпивал по глоточку.
Спирт и лекарства, которыми его пичкали в военном госпитале, — вещи мало совместимые. Зато кондуктор глушил «Петровскую» полными стопками, ничуть не пьянея. Наверняка контрразведка снабжала своих людей правильными таблетками.
Наконец водка сработала — напряг прошел и Сухов-младший набросился на еду. Глядя, как сын уплетает борщ, который в былые годы не очень-то жаловал, старик осведомился с лукавинкой в голосе:
— А что, Маруся тебе не готовит?
— Почему? Просто я полтора месяца с ней не виделся, отвык от нормальной еды.
— На флоте-то небось все пилюлями питательными вас кормят?
— Не без того. Да и на Малайе попробуй купи русской еды… — пожаловался Петр. — Мясо в лучшем случае бачковое.
Он имел в виду то мясо, которое выращивают из клеток домашней скотины. Животных на Малайе не забивали — слишком много там жило тайских буддистов.
У отца обнаружился новый кот: старенькая Муська умерла, и ей на смену пришел молодой самец Васька — серый, в черную полоску. Увидев чужаков, Васька поначалу прятался за диваном, но, убедившись, что чужие люди поселились здесь всерьез и надолго, ближе к вечеру выбрался из своего убежища. Он долго обнюхивал Петра и наконец признал за своего — потерся боком о колени. А вот Спиваков Ваське не понравился: то ли запах у него был нехорош, то ли коты, как и большинство военморов, терпеть не могут контрразведку.
Кот время от времени проходил мимо кондуктора и громко шипел. Сухов-старший прикрикнул на него, и Васька угомонился — запрыгнул на диван и принялся вылизывать задние лапы.
— Органы — они и тварей божьих в испуг приводят, — подытожил старик. — Не в обиду будь сказано.
— Какой же из меня орган? — попробовал отшутиться Спиваков. — Название одно.
— Порой и названия хватает…
На этом хозяйские наскоки на кондуктора закончились. Гостеприимство — превыше всего.
После обеда полагалось пить чай. С пирогами. «Если сейчас съем еще хоть кусок, — понял капитан третьего ранга, — сразу лопну. Нужен технологический перерыв». Отец спорить не стал — ему хотелось поговорить.
Все трое разместились на обширной лоджии. С нее открывался прекрасный вид на Париж. Иван Сухов уселся в продавленное кресло, которое было едва ли не ровесником Пети, кондуктор притулился на неказистой самодельной табуретке, ну а Петр, облокотившись на металлопластиковые перила, рассматривал город.
Старик неспешно изготовил из настоящей бумаги и ароматной махорки огромную самокрутку и прикурил от лазерной зажигалки. Это был один из многочисленных сыновних гостинцев. Далеко не все из дареного можно было обнаружить в доме: часть старик передарил соседям или выбросил тайком — от греха. Разумные вещи — и особенно те, что начинают поучать хозяина, Сухов-старший и на дух не переносил.
Сухов-старший затянулся, выдохнул дым, окутав терпким облаком Спивакова, и зажмурился от удовольствия.
— Вчера опять градусник зашкалило: тридцать девять на дворе и страшенная духотень…
Сначала они поговорили о дурной парижской погоде, потом — о футболе, наконец речь зашла о политике.
Петр незаметно для старика скорчил рожу — дескать, терпи, Аристарх Львович. Кондуктор сохранял непроницаемое лицо — его выдрессировали терпеть любые разговоры. Повествовал Иван Иванович неторопливо и с большим чувством.
— Очередного комиссара уёновского нам давесь направили. Плюгавый такой, вежливый до тошноты, а глазки свинячьи все бегают и бегают…
— Не любишь ты начальство, батя. Сильнее некуда.
— А за что мне его любить? Если меня мордой в грязь тычут уже седьмой десяток лет, так и я готов кадыки грызть и зёнки выдавливать.
— Же-е-естко… — протянул Петр.
— А мягко только в землице сырой. Начальство совсем измельчало — за людей нас не считают, коли такой мусор на Землю шлют. Раньше-то посолидней было.
Старик откинулся на спинку кресла и молча курил. Сухов-младший решил было, что запал его иссяк. Но он ошибся.