Последняя фотография, однако, имеет совершенно иной характер. Никакого официоза. Они сидят вдвоём за столом в полумраке паба, под рядами лампочек, свисающих с потолочных досок. Это старая фотография; моя коллега одета в простую футболку с символикой рок-группы, её глаза сияют, а другая обнимает Камиллу сзади, упираясь подбородком во впадину плеча, и поднимает пиво в сторону объектива.
— Я не миланец.
— Прошу прощения?
— Ты сказала «образ жизни миланской элиты», — цитирую по памяти. — Я не миланец.
— А я из провинции, не тупая. Держу пари, ты живёшь в Ситилайф, и твой половичок граничит с половичком знаменитости из Instagram.
— Это не делает меня миланцем, — повторяю я, стоя спиной к галерее воспоминаний двух подружек, — я венецианец.
Эта информация дестабилизирует её. Неудивительно. Я потерял свой акцент за годы (слишком долгие), жизни за границей. Я говорю на английском лучше, чем на родном диалекте.
— А венецианская элита есть?
— Боже, нет! — Возглас получается презрительный и, полностью подражая отцу, я кривлю губы. — Есть наследники венецианской аристократии, а затем весь остальной мир.
— Аристократия?!
Я пожимаю плечами, продолжая осматривать кабинет. Если мой стол спасло то, что в последнее время он не используется, то стол Камиллы — это смерть порядка. Папки, бумаги, разрозненные заметки, карандаши и ручки свалены в сторону, чтобы освободить место для её ноутбука.
— Прямой потомок от одного из домов, основавших Венецию, именные дворцы, фамильные гербы... всё в таком духе.
— Всё в таком духе, — произносит она по слогам. — Надеюсь, ты не ожидаешь, что кто-то будет кланяться, когда проходишь мимо!
— Меня устроит уважительное отношение.
Её удивлённый взгляд расширяется в неверии.
— Тогда ты должен был великодушно сказать мне, что собеседование проводится в моей компании! В кафетерии, когда я... ты должен был мне сказать. — Она прикусывает губу, чтобы сдержать то, что я думаю, является ругательством. — Как долго велись переговоры о твоём назначении?
— Разве это имеет значение?
— Как долго? — настаивает она.
Я опираюсь руками на спинку своего нового кресла.
— Три месяца? Может быть, чуть больше.
— Боже, не могу в это поверить...
— Придётся поверить. Мы будем работать рука об руку по сорок часов в неделю. Плюс поездки.
— Разрешите? — Тихий стук, и дверь распахивается. На пороге появляется девушка. Короткие обесцвеченные волосы и личико как у эльфа, в которое недавно вкололи филлеры для губ.
— Ками, привет. Простите, что прерываю, отделу кадров необходима подпись от господина Зорци.
Ками? Теперь я понимаю, почему Гецци Брамбилла так неистово меня обхаживал, идя на вертикальное повышение в экономическом предложении, чтобы заполучить моё согласие. Если эта женщина — его управленческая база, я понимаю его отчаяние!
— Спасибо, я сейчас приду...
— Адель, — заканчивает она. — Добро пожаловать к нам, господин Зорци.
— Зовите меня Эдоардо.
— Конечно… Эдоардо!
Девушка хихикает, польщённая, и уходит.
Как только за ней закрывается дверь, я перестаю натягивать уголки губ вверх.
В кажущейся тишине офиса остались только я и возмущение, реинкарнированное в заурядно одетом теле моей коллеги. Я убираю руки со спинки стула и провожу пальцами по мерцающему контуру воздушных шаров, сосредотачиваясь на имени её лучшей подруги.
— Это тот момент, когда ты говоришь мне, что мы с тобой начали не с той ноги?
— Я бы выбрала шире и сказала не с тем телом! — пыхтит она.
— Я так понимаю, что ты недовольна происходящими переменами.
— Сам как думаешь? Возможно, потому что ты забрал мою команду, мои добрые намерения и должность моей лучшей подруги? — саркастически спрашивает она.
На столе у стены лежат подставка для ручек в форме винтажной кассеты и красивый пустой настольный накалыватель для чеков и бумаг.
Я взвешиваю его в руке, созерцая заострённый конец.
— Расслабься, Ками. — Наблюдаю, как кончик накалывателя неумолимо приближается к букве «А» слова «Беа», пока не протыкает её. Воздушный шар лопается с громким хлопком и падает на пол. Какая поэтическая метафора. Ставлю накалыватель на стол и снисходительно киваю. — Я заберу и твою.
Меня окружает ошеломлённое молчание, под которое я прохожу мимо и выхожу в коридор — это первая победа в войне, исход которой уже предрешён.
ГЛАВА 5
Камилла
Если существует расплывчатая грань между «это будет лучший день за последние шесть месяцев» и «шучу, добро пожаловать в ад», то, боюсь, я только что перешагнула через неё.
Постукивая затылком о стену, что отделяет наш кабинет от офиса моей команды, выдыхаю и мысленно отправляюсь на поиски всех прискорбных поступков, которые, возможно, совершила в своих прошлых жизнях и за что заслужила такую фигню в качестве награды.
Для большинства людей рабочее место так же привлекательно, как кровавая сцена убийства за ограждением полицейской ленты. Для меня, однако, оно никогда не выглядело таким.
Я всегда считала эти стены убежищем.
Другой мир, где меня никогда не воспринимали слишком молодой или слишком женщиной, просто профессионал, который справляется с ежедневной рутиной с хорошей дозой силы воли, не позволяя себе опускать руки.
В стеклянной стене, отделяющей кабинет от коридора, на фоне матовой поверхности выделяется моё отражение. Смотрю на вытянутые ноги, силуэт чёрного платья, на размытое лицо. От хорошего настроения, с которым я пришла сегодня утром, не осталось и следа.
Есть только гнев.
Ему было достаточно вторгнуться в мой любимый микромир, чтобы выкачать кислород из каждой клетки — и все разумные мысли из мозга.
Эдоардо Зорци.
Мужчина из кафетерия.
Образец мужчины, от которого у меня на мгновение перехватило дыхание, пока он стоял, прислонившись к стойке, и слушал, притворяясь милым. А потом от него у меня окончательно перехватило дыхание, но совсем по другим причинам.
Скрип опускающейся дверной ручки возвещает о конце моего одиночества, и я подпрыгиваю.
Я не собираюсь быть пойманной за хныканьем. Выпрямляю спину, отворачиваюсь и стираю с лица все следы уныния.
Раздаются гулкие шаги, а затем пара рук хватает меня на уровне бицепсов.
— Ками!
— Беа?!
— Да, я, а ты кого ожидала? Я свободная женщина! Я отвезла Ураган в детский сад, но потеряла немного времени в пробке. Как я счастлива! — Она крепко обнимает меня, упираясь подбородком в моё плечо. — Ты устроила мне долгожданную вечеринку-встречу! Как здорово, но тебе не следовало.
«Твою ж мать!»
Никто ещё не сказал Беатриче, что она больше не руководитель? И что этот кабинет больше не её?