Её духи не те.
То, как она шевелит губами, чуждо. Другой ритм, не та текстура.
Виктория целует меня.
«Твою мать!» Камилла была права.
Я уклоняюсь, откидывая голову назад.
— Виктория, не пойми меня неправильно, но...
— Ш-ш-ш, — шикает она, затыкая мне рот ладонью. — Ты свободен, я свободна. Тебе грустно, мне любопытно. Когда ты приехал в Лондон десять лет назад, я была занята, и ты нашёл эту сучку в офисе. Потом я оставила вестминстерского денди и сказала себе, что с тобой я буду ждать, потому что есть время...
Но этого времени не существует.
Не было и никогда не будет.
— Послушай, Эдо, она не хочет тебя, а я хочу. Она считает тебя бессердечным чудовищем, а я думаю, что ты самый красивый и особенный мужчина, которого когда-либо знала. Её здесь нет, а я есть. Я не прошу тебя жениться на мне, просто поцелуй меня и реши, как далеко ты хочешь зайти. Я пойду так далеко, как ты захочешь.
Не сработает.
Чёрт, я уже знаю, что не сработает.
«Если бы Ками была здесь…»
Но её нет.
И она меня ненавидит. Я ей не подхожу.
Она недостаточно хороша для меня.
«Ты разрушил мой мир».
Ты тоже опустошила мой, — возразил бы я.
«Ты уничтожил его, и я больше не знаю, как вернуть старый. И не знаю, как жить в этом новом мире, где единственное, чего мне не хватает, — это единственное, чего я не могу иметь».
Я хватаю Викторию за запястье и резким рывком опускаю её руку.
Не теряя зрительного контакта, притягиваю ближе к себе, запускаю руки в распущенные волосы. Я приближаю её профиль на расстояние своего дыхания. Вдыхаю её запах. Он раздражает. Вызывает у меня кожный дискомфорт. Я пытаюсь оттолкнуть эти ощущения, игнорировать. Сокращаю расстояние между лицом Вики и моим, закрываю веки и сосредотачиваюсь.
«Думай о ней», — говорю я себе.
Я прилагаю много усилий для того, чтобы поцеловать Викторию. Терзаю ей губы, вторгаюсь в неё языком, целую так, будто мы уже раздеты и трахаемся. Я прижимаю девушку спиной к стене и бесцеремонно просовываю руку ей под пальто. Она издаёт восторженный стон. Вики позволяет обращаться с ней так, словно не хочет ничего другого. В брюках появляется лёгкий намёк на возбуждение.
Видишь? Не нужна женщина, которую любишь, чтобы возбудиться.
Достаточно любой.
Я нависаю над Вики, перекрывая для неё все пути к отступлению. Она натягивает платье на бёдра, чтобы не мешало. Мой пах оказывается между её ног, и она трётся шелковыми трусиками о мои брюки.
Всё внутри меня переворачивается.
Но не потому, что я под кайфом.
Это... это чувство вины самого худшего рода.
Меня тошнит. Я чувствую себя дерьмом. Что я делаю? Использую своего лучшего друга, единственного, кто у меня есть? Просто чтобы почувствовать себя лучше на две с половиной минуты, а потом сожалеть об этом всё остальное время?
Только потому, что не могу иметь её, я в таком отчаянии, что пытаюсь заменить её, думая, будто это сработает?
«Какого хрена я делаю?»
— Вики, нет, — я быстро отстраняюсь от её рта и отшатываюсь в надежде стереть вопиющую ошибку двухсекундной давности. Начинаю ходить кругами, быстро, проводя руками по волосам.
«Тупой идиот».
— Эдо…
— Пожалуйста, не надо, — умоляю я. — Похоже, разрушение вещей — моя специальность. Я не хочу, чтобы это случилось и с нашей дружбой.
В тёмном холле дома, в тени изображающей её статуи, Виктория прикасается к своим губам, будто я их разбил.
— Значит, действительно поздно…
Определённо, уже слишком поздно.
Для нас обоих.
— Ты любишь её, — бесцветно отмечает она.
— Да.
«Я люблю её.
Как никого другого».
Виктория поджимает губы. Она поправляет воротник пальто, потирает рукой лоб, поправляет волосы, приводя их в порядок после того, как я растрепал.
— Понятно, — кивает она. — Извини, я должна была попробовать, — добавляет она, глядя в пол.
— Не надо извиняться, — отвечаю я. —Ты… ты...
— Влюблена ли я в тебя, Эдо? — Она поднимает брови, как бы говоря: «Ты действительно не понимаешь?» — В некотором смысле, я всегда была такой. — Она улыбается, полная печали и меланхолии. — Но я поняла, что всё безнадёжно, когда ты танцевал с ней под песню своей матери.
— Я сильно облажался, Вики, — шепчу я. — Потратил на неё столько времени, столько энергии... и она сделала то же самое со мной.
Виктория сглатывает.
— Тогда почему ты здесь?
— Мне был нужен перерыв. Я устал приходить на работу и тратить время на ожидание письма об увольнении, устал от убийственных взглядов коллектива, считающего, что я предал их самым ужасным образом. Надоело притворяться, что мне на всё наплевать.
Виктория качает головой, понимая.
— Эдо, я задам вопрос снова. На этот раз ответь лучше. Почему, потратив на неё столько времени и сил, ты здесь тратишь ещё больше времени и энергии?
От её замечания моё сердцебиение учащаться, как очень удачный финансовый график.
— Ты хочешь, чтобы я ушёл? — недоверчиво спрашиваю я.
— Нет. Это последнее, чего я хочу, ради всего святого. Но я приглашаю тебя подумать о том, каким будет твой следующий конкретный шаг. Потому что ты решительный мужчина, и именно это ты делаешь, когда тебя не омрачают чувства. Ты находишь правильную стратегию и действуешь.
«Затуманен чувствами».
— Я не могу вернуться в прошлое.
— Нет, — соглашается она.
Мой телефон прерывает паузу в сумрачной и тускло освещённой гостиной.
Я достаю его из внутреннего кармана пальто. На экране появляется уведомление из рабочего почтового ящика. Это автоматическое письмо с сайта Министерства труда, отправленное на сертифицированный адрес электронной почты Videoflix.
Тема: Добровольное увольнение сотрудника Камиллы Феррари.
Всё кончено.
Нет, секундочку.
Даже не мечтай!
ГЛАВА 35
Камилла
— То, что гусеница называет концом света, весь остальной мир называет бабочкой, — объявляет Грета, лёжа на животе на диване.
Беатриче появляется в гостиной с подносом. На его поверхности балансируют три наполненных стакана, благоухая вкусностями в жидком виде: ром, лайм, мята и коричневый сахар.
— Подожди, подожди, я знаю! Это... гм... Сунь-Цзы?
— Да как же, Сунь-Цзы? Как! Военный парень не может сказать такую фразу! — Грета вытягивает ноги и босой стопой задевает игрушку, которая, падая, начинает издавать искажённую песенку Русалочки.
— Тот, с войны, — передразнивает её Беа. — Ты не заслуживаешь моего мохито, — добавляет она, повышая голос, чтобы её было слышно поверх аудиосистемы, из динамиков которой льётся танцевальный ремикс очень старой песни, смешанный со звуками игрушки, настойчиво квакающей «На морском дне».
И кстати о дне... Я поднимаю дно второго бокала с мохито и выливаю в себя его содержимое. Теперь я могу перейти к третьему.