— Не волнуйся.
О нет!
Марк Ларкин не уехал! Он все еще стоит там! Он все это время наблюдал за нами, слушал и впитывал информацию.
— Миссис Пост, я — Марк Ларкин.
Я непроизвольно сжимаю зубы.
— Очень приятно, вы — босс Зака, — говорит она.
— Да, верно.
И затем он — о, двуличный показушник — пару минут поет маме дифирамбы, рассказывая, какой я великолепный работник, хороший товарищ и каких успехов достиг… Все это угодливая чушь, которую обычно моя мать, рожденная и выросшая не где-нибудь, а в Бруклине, тут же распознает, но поскольку услышанное является для нее новостями, и главным образом новостями обо мне, то она принимает все за чистую монету…
Лифт приходит наконец.
Из него выходит Марсель Перро, и в тот момент, когда он осознает, что маленькая седая леди является моей матерью, я ввожу ее в лифт, настойчиво поддерживая под локоть. Я нажимаю кнопку первого этажа с силой и ловкостью, на какие только способен, и держу ее нажатой до тех пор, пока дверь лифта не закрывается, но…
Марк Ларкин едет в лифте вместе с нами.
— Не хочешь ли посмотреть нашу бухгалтерию? — обращаюсь я к матери, нажимая кнопку тридцать восьмого этажа. — Мы называем ее отделом Печальных Счетов…
— Не… Мне этого на работе хватает.
— Я думал, что вы проживаете в Палм-Спрингс, миссис Пост, — произносит мой босс.
О нет! О нет, о нет, о нет…
— Палм-Спрингс! — кудахчет моя мать. — Хотела бы я в Палм-Спрингс!
Я шепчу Марку Ларкину уголком рта:
— Это Палм-Бич, о’кей? (Даже перед лицом надвигающейся катастрофы я все же способен придерживаться легенды.) Какого черта ты преследуешь меня?
— Мне кажется это все чертовски любопытным, — шепчет он мне в ответ, затем поворачивается к матери: — Извините, кажется, я ошибся. Я хотел сказать — Палм-Бич.
— Не знаю, что за истории он вам тут плетет, — отвечает моя мать.
(Альцгеймер, сенильная деменция…[20] это единственный выход.)
Марк Ларкин изгибает брови дугой, и коротко присвистывает.
Как там говорят в криминальных хрониках: «Я был вынужден»?
Я направляюсь за платежной ведомостью (в отличие от начальства «Ши», «Хе» и «Эпил», я не всегда пользуюсь лифтом) и, когда открываю дверь на лестницу «А», вижу сгорбившуюся Лиз Чэннинг, сидящую на ступеньках. Я догадываюсь, что она прячет сигарету. Но дело не в этом.
— Лиз?
— Я тебя слушаю.
— Что-то СЛУЧИЛОСЬ?
Она оглядывается на меня, и я замечаю, что ее лицо мокрое и все в пятнах. Лиза отвечает мне, шмыгая носом:
— Нет. Все просто превосходно.
— Ты хочешь побыть одна?
— Я только что подала заявление. Зачем я дала им еще месяц унижать себя?
Она держит в руках мятый мокрый носовой платок, испачканный тушью для ресниц.
— Нашла из-за чего расстраиваться. Ты выбираешься из этого болота.
— Догадываюсь. Я должна просто сиять, верно? Когда я сказала Регине, это было как… — Она оставляет фразу незавершенной.
— Значит, они не запускают статью о Джанни?
Она мотает головой:
— На хрен Джеки Вутен!
— Нет, благодарю.
Она усмехается и говорит:
— Хотелось бы мне свистнуть ее бриллиантовый булыжник с пальца и забросить его в канализационный люк.
— Не пролезет, я думаю. В любом случае тебе стоило бы радоваться, что ты бросаешь все это.
— Моя семейная жизнь тоже смывается в унитаз. Получается слишком много для одного долбаного раза, — говорит она, смахивая слезы со щеки. — Можно, я поживу у тебя, когда ты уедешь? Всего лишь несколько дней. Ты же знаешь меня. Я болезненно чистоплотна.
— Конечно. Но никаких джентльменов-гостей, о’кей?
— Не волнуйся. Кому я нужна? — всхлипывает она и одновременно смеется, утирая нос, из которого надувается сопливый пузырь и тут же исчезает обратно.
— Ты знаешь, — добавляет она, — мою статью зарубили потому, что твоя статья о Лерое Уайте пошла в набор. Поэтому лучше бы тебе пустить меня к себе.
Я собираю в дорогу и укладываю в только что купленный чемодан все те тюбики-бутылочки, которые мне принесла мамаша, когда раздается телефонный звонок. Мы недавно поужинали с Лесли, а затем минуты три занимались слабым, невдохновленным сексом у нее дома: она бесконечно повторяла «дар-р-рагой», а я все сильней заводился, пока все опять быстро не закончилось, впрочем, и поделом ей, так как она лежала как колода.