Но это еще не все.
В конце длинного обзора о том, что произойдет в ближайшие несколько недель, Шейла сообщает нам:
— Борис Монтегью будет на следующей неделе в Париже и вышлет факсом Марку несколько своих заметок, верно?
— Да, — говорит Марк Ларкин и неловко наклоняется вперед, сгибаясь всем телом, будто готовится принять пинок ногой в живот.
— Что? — на выдохе произносит Вилли, пораженный услышанным.
— Марк будет редактировать колонку Бориса… — поясняет Шейла, громко сглотнув слюну.
— С каких это пор? — спрашивает Вилли, заливаясь тем же оттенком красного, какой уже приняли его сжатые кулаки.
Никто не произносит ни слова. Все хотели бы в этот момент оказаться за многие мили отсюда.
— Разве Регина тебе ничего не сказала? — спрашивает Шейла.
— Нет. Регина не сказала. Регина мне ничего не сказала. Я в глаза не видел Регину.
— Я думала, что она тебе сообщила, — говорит Шейла. — Извини. Она должна была тебе сказать.
— Не могу в это поверить! — восклицает Вилли.
До меня доходит, почему Бетси Батлер не присутствует на собрании. Регина даже не собиралась сообщать Вилли, что его, редактора статей Бориса, заменят, а у Бетси на это не хватило либо смелости, либо бессердечия. Поэтому они выбрали такой способ информировать Листера, притворившись, что все уже давно оговорено.
— Почему? Почему это происходит? — спрашивает Вилли, не обращаясь ни к кому лично и в то же время взывая ко всем.
— Я думаю, Регина решила, что пора внести какие-то перемены, — слабо оправдывается Шейла. У нее не хватает духа смотреть ему прямо в глаза… хотя, даже если она и посмотрит, Вилли этого, скорее всего, даже не заметит.
— Не могу в это поверить, — повторяет он снова и снова.
Марк Ларкин заявляет:
— Я изо всех сил постараюсь лучшим образом проявить себя. Не думаю, что кто-нибудь почувствует разницу.
Но не в этом дело! И все это прекрасно понимают.
— Это просто невероятно! — говорит Вилли. — Я долгие годы занимался этой работой.
Это звучит почти как плач. Он поворачивается к Марку Ларкину, тело которого все еще находится в согбенной позе, словно в ожидании наказания, и шепчет ему:
— Если ты согласишься редактировать его колонку, если хотя бы станешь говорить с ним по телефону, я убью тебя.
— Я должен делать то, что я должен делать, — отвечает Марк Ларкин.
После десятисекундного молчания Шейла добавляет:
— О’кей, о’кей… но я не уверена, что мы выбрали подходящий заголовок. «Торн для всех» — звучит неплохо, но, может быть, мы еще что-нибудь придумаем?
Марк Ларкин поднимает голову и говорит:
— Как насчет «Ох, ради Майка милостивого!»?
Все молчат. Никто не приемлет перемен.
— А что? Вы знаете, мне кажется, что весьма недурно! — сообщает нам Шейла. — «Торн для всех» или «Ох, ради Майка милостивого!». Мы решим, какой из двух выбрать.
Медленно и тихо, как побитые и уставшие игроки, еле волочащие ноги после бейсбольного матча, мы поднимаемся и выходим из зала. Вилли остается в одиночестве, раскрасневшийся, со сжатыми кулаками.
— Я в самом деле беспокоюсь за Вилли, — говорит мне Лори Лафферти.
Она настолько далека от образа типичного «версальского» работника, насколько вы можете себе представить: Лори носит джинсы и кроссовки, ее волосы — это волосы живого человеческого существа, а не куклы Барби или модели из рекламы «Брек», а еще она дружелюбная и добросердечная. Охранники внизу часто останавливают ее и просят предъявить пропуск, но даже после этого они не верят, что она отсюда.
— Что случилось?
— Он все время думает о Марке Ларкине. Это становится навязчивой идеей.
— Я могу его понять.
Лори закатывает глаза. Она не знает, с каким соперником столкнулись мы с Вилли; она не понимает, какой это стресс, и не догадывается, какими пугающими и зловещими могут быть мысли о подстерегающей тебя неудаче, которые буравят мозг и длинными ночами, и в тусклые утренние часы одиночества, когда от собственной душевной горечи способно отвлечь лишь рычание мусорных машин. Но, возможно, поскольку они провели много времени вместе, она знает.
— Когда у него было в последний раз что-нибудь больше, чем полстраницы в номере? — спрашиваю я. — Прошло уже несколько месяцев.
— Шесть номеров назад… статья про того юриста, который подал на себя самого в суд. А до того была статья про отель «Челси».
(Мы никогда до этого так серьезно не разговаривали.)