Ей не больше тридцати. Если только Алекса Ван Дьюсен не окажется полностью некомпетентной, не начнет проводить неверную политику или не умрет в расцвете лет, то будет занимать это кресло следующие полвека.
— Я люблю тебя, Софи, — говорит она со слезами, оставляющими на щеках разводы от туши. — Я так сильно тебя люблю.
Мне нужно двигаться наверх. Запятые, двоеточия и угловые офисы незаняты и общедоступны, но достаются кому угодно, только не мне. «Старотурки» умирают в своих кабинетах, либо их провожают на покой, а «младотурки», «вредные мальчишки Пека», «вундеркинды», «киндер-сюрпризы» и «инфан террибли» прут вверх.
Что я могу сделать? Я должен добиться своего.
— Мы двигаемся? — шепчет мне на ухо Лесли, встав на цыпочки.
Вот он и ответ — ответ, указывающий на вход и выход. Здесь моя запятая, мое двоеточие и мой угловой офис с видом на Крайслер-билдинг. Здесь сладкое дыхание ангела, который вострубит наступление лучших времен.
«Мы двигаемся?» Да, я надеюсь, что двигаемся.
Она уже надела свою изумрудную шубку из искусственного меха, а ее дыхание с запахом джина посылает вниз по моему позвоночнику волны мурашек.
Она шагает впереди меня, не настолько пьяная, чтобы раскачиваться, но направляющаяся к лестнице определенно не по кратчайшему пути. Я оборачиваюсь и вижу Айви Купер в тусклом голубом свете. Она смотрит прямо на меня. Слева от нее стоит отец в двубортном костюме с белым шелковым шарфом, а справа — несколько персон из руководства. На ней платье цвета лаванды с высокими перчатками, и выглядит она просто замечательно: стройные изгибы ее тела, длинные ноги и красивые волнистые волосы — все на виду. Она мило улыбается мне, я киваю ей в ответ, но затем она замечает Лесли и перестает улыбаться. Мне пора уходить.
Мы с Лесли отправляемся в бар на Колумбус-авеню в районе Семидесятой — она живет неподалеку, за углом. Снег падает большими, тяжелыми хлопьями, и белые морозные узоры паутиной ложатся на витрину бара. Внутри почти никого нет, и мы присаживаемся за столик.
Мы разговаривает ни о чем, и после порции джина с тоником она просит меня взять ей «штакан шипучки».
— Стакан шипучки? Что ты имеешь в виду?
— Какую-нибудь газированную, — проглатывает она слова, навалившись грудью на стол; ее глаза плавают вверх-вниз.
Я заказываю ей сельтерскую воду и, пока жду у стойки, наблюдаю за ней. Ее распущенные волосы падают спереди через одно плечо, а кожа все еще блестит, как отравленное молоко в «Подозрении». «Штакан шипучки»? «Евро-Дисней», мягкие игрушки, белые носочки… может быть, иностранцы все подвержены тому, чтобы оставаться пятилетними как можно дольше. Они ненавидят американцев, но это не их вина. Потом они так же привыкают к тому, чтобы обходиться без душа несколько дней, всерьез воспринимают Джерри Льюиса, готовы пойти на публичное обезглавливание ради кассеты со «Спасателями Малибу» и носят кожаные штаны «Ледерхузен».
Мы с Лесли проводим в этом баре более часа, и я все это время наблюдаю, как постепенно линяет ее улыбка в неясном синем свете, обволакивающем ее, словно шаль.
Что мне сказать ей в следующий раз, когда мы увидимся?
Я поднимаюсь по лестнице позади Лесли. Как волосы и грудь Марджори, ее спина грозит стать предметом моего навязчивого желания, но не факт, поскольку со спиной, скажем прямо, не так уж много сделаешь. Мы на узкой винтовой лестнице, и она еще тащит свою шубку (из «Сакса», судя по ярлыку) за собой по ступенькам, и мне трудно удержаться от того, чтобы не наступить на шубку и не подхватить ее затем… Очень соблазнительно трахнуть ее прямо на этой шубке.
Мы все в снегу.
Шагнув внутрь квартиры, она скидывает обувь, быстро махнув каждой ногой, но тут же пытается поймать туфлю в воздухе. От этой попытки ее ведет в сторону, туфля улетает в раковину, и Лесли весело хохочет, но смех выходит какой-то ведьминский.
По стенам развешены картины в рамах со сценами охоты на лис девятнадцатого века (не ее ли это прапрадедушка верхом на гнедом коне прыгает через пуделя?), а в углу гостиной стоит навороченный компьютер. Квартирка аккуратная, уютная и обустроена в стиле Старого Света… Папочка определенно помогает в съеме жилья.