Речь оратора была покрыта дружными аплодисментами.
Пришла опять весна, разлилась Волга, засияло щедрое весеннее солнце…
Приехала на гастроли оперная труппа.
Все чаще и задумчивее смотрели огарки на таинственную картину неизвестного города с надписью: «Вольные земли».
Савоська по неделям пропадал на «этюдах». Расписывал какому-то купцу потолки в новом доме и руководил где-то в имении на Волге постройкой сельской церкви, так как считал себя еще и архитектором.
Толстый, подобно Сашке, «зарабатывал» на «экзаменах».
Северовостоков пил без просыпу целый месяц. Все это время он лежал в постели и спал; просыпаясь, доставал из-под кровати бутылку водки, дрожащей рукой выливал ее в железный ковш, выпивал одним духом и опять «погружался в нирвану».
В мае, наконец, он решил прекратить спячку.
— Многовато я пью ее, проклятой! — глубокой и мощной октавой пророкотал он товарищам.
— Надо полагать! — с хохотом согласились они. — Ковшом вместо рюмки дуешь, — не всякий черкасский бык такую марку выдержит!
— Марка большая! — вслух размышлял могучий бас. — Дальше-то, пожалуй, и некуда идти в этом деле! Велик я в пьянстве: чем больше пьешь, тем больше жажда — бездна бездну призывает!
Он сел на кровать, спустил ноги и пощупал свое железное тело.
— Силе-то ничего не делается! — с грустью убедился он. — В молотобойцы, что ли, хоть пойти? Осточертело мне Гуряшкино «облачение»: утрудихся воздыханием моим!..
— Опера приехала! — сказали ему.
— Опера? — Северовостоков задумался. — Пойти разве? Попробовать голос? — рассуждал он сам с собой.
— И то пойди! — посоветовал Толстый. — Пора нам всем отсюда… на вольные земли…
— Да и уехать? — продолжал размышлять певчий.
Наконец, он решительно крякнул в какую-то подземную, не существующую в музыке ноту, поднялся во весь свой богатырский рост и густо произнес:
— Аз уснух и спах, восстах! Гряду!
Северовостоков одел свою испанскую рубашку, расчесал кудри и отправился в театр.
Через час он возвратился сконфуженный.
— Что? — спросили его.
— Не приняли! — глухо прогудел бас. — История: стали под рояль пробовать голос, я разинул хайло, хвать — вместо верхнего «до» из глотки-то свист!
— Хо-хо-хо!
— Что же тебе сказали?
— Что сказали? Бился-бился я — ничего нет, кроме свисту, плюнул да и пошел, а дирижер остановил меня и говорит: «Это у вас не от водки ли?» От нее, мол, от проклятой: сильно, говорю, страдаю этим известным русским недостатком.
— Хо-хо-хо!
— Ну, говорит, полечите горло, а потом приходите! Это он потому, что октавой-то я ему контр-соль взял…
— Смажь чем ни на есть хайло!
— Дня через два все само воротится! — уверенно возразил Северовостоков.
Через два дня голос действительно воротился, и обладатель его был принят в оперный хор на семьдесят пять рублей в месяц.
Басу позавидовал Савоська.
— Э! — квакнул он. — Пойду и я! Не попаду ли в помощники декоратора.
При содействии Северовостокова взяли и Савоську «по декораторской части».
Около того же времени Толстый получил откуда-то большое письмо: какие-то далекие друзья звали его к себе на юг России.
«Мужественный старик», которому было «все равно», не захотел отстать от друга, и они решили ехать вдвоем.
Уговорились «податься на низовье» все вместе, после прощального спектакля, на одном пароходе с труппой.
«Фракция» распадалась.
«Вертеп Венеры погребальной» скоро должен был опустеть.
Дня за три до прощального спектакля Северовостоков достал всем даровые билеты на «Демона».
Оперная труппа оказалась большая, солидная. «Демона» пел знаменитый баритон, хор был огромный, составленный исключительно из больших, сильных голосов.
Огарки более, чем «демоном», заинтересовались хором: одетый в живописные черкесские костюмы, красочный, картинный хор наполнял весь театр густыми волнами красивых аккордов.
Северовостоков и фигурой и голосом выделялся из всего хора: в коричневой черкеске, в белой папахе, плечистый, смуглый, в своей собственной бороде, он, как шапкой, накрывал все голоса громовым басом и в сильных местах заглушал все звуки хора и оркестра.
Публике казалось, что какой-то необыкновенный перси скрывается в хоре.
В «Ноченьке» он пел октавой.
Хор красиво полулежал в глубине потемневшей сцены, около декоративных скал и электрических «костров», а в центре всего хора, лежавшего полукругом, виднелась богатырская фигура Северовостокова и рокотала, покрывая всех: