И пошел Виктор дальше, свесив голову, будто не с бывшей профессией — с юностью прощался. Постоял перед тумбой, хаотично оклеенной всякими афишами и плакатами, пощурился на накалившееся солнце, в тройке стало жарковато, подсвистнул бойкому репелу, обжившему не по росту огромную скворечню. Достал монету и направился к автомату газированной воды на противоположной стороне улицы. На самой середине мостовой что-то тонко и натужно скрипнуло, буквально впритир, чуть не зацепив штанину, остановилась голубенькая машина, старенький «Москвич», заботливо вымытый и ухоженный. Распахнулась передняя дверца, и хорошо знакомый, милый голос спросил:
— Вы что это, дорогой товарищ-гражданин, под чужие автомобили бросаетесь? Купите себе, тогда и бросайтесь сколько душе угодно.
— Танюша… — оторопел Ивлев, не сразу уразумев, что же произошло. — Ты? За рулем? Боже, и в самом деле под колеса лягу.
— Не надо под колеса, садись, — указала Таня на место рядом с собой. — Ты сейчас такой элегантный, такой загадочный, что я чуть не врезалась в тумбу, на тебя загляделась. Садись, садись!
Три года ходил по пятам за этой девушкой Виктор Ивлев. И в институте, и в прочих местах, где только случалось, говорил ей всякие слова, но ни разу не услышал вот такого ласкового. Обошел Виктор «Москвич», открыл дверцу, окинул беглым взглядом и окрестности, и обивку в машине, и Таню. Долго на нее засматриваться нельзя. Не любит. Но сейчас встретила его взгляд улыбкой. Опустила тяжелые ресницы, чего-то застеснялась, сказала тихонько:
— Мне сегодня двадцать. Ровно двадцать. И вот видишь я одна.
«В каком смысле?» — хотел спросить Ивлев. Слава богу, утерпел.
— Приглашаю тебя, товарищ инженер, — еще пуще засмущалась Таня. Виктору в голову не пришло, что ее смущение деланное, что она почему-то хочет сейчас казаться робкой девочкой. — Будем отмечать эту круглую дату на лоне природы.
— Вдвоем? — вырвалось у Виктора.
— С мамой-папой и с тобой, — вдруг помрачнела Таня. — Указом по гарнизону отменены всякие шумные торжества, объявлено чрезвычайное положение…
— А причины? — заглянул Ивлев Тане в глаза. Печальные глаза у нее сегодня. Что-то стряслось, коль они такие печальные.
— Причины банальные, — вздохнула Таня. — Вчера я упустила такого леща… раз в сто лет такие попадаются. А я упустила, как дура.
Не понял, не поверил Ивлев. Да и ладно. Таня любит загадочные ситуации, а когда не случается загадочных, сама их выдумывает. И сказал довольно банально:
— Танюша. Ты… прелестна. Ох, пропала моя голова!
Таня тронула машину умело, плавно переехала какой-то двор, загроможденный контейнерами для мусора, точно провела свой лимузин мимо кособокого столика, за которым, как видно, местные жильцы бьют неубиенного козла, выехала на широкую улицу, профессионально огляделась и направила машину к навесу автобусной остановки.
— Гараж-то у нас на куличках, — пояснила, останавливая машину. — Я в гараж, мама-папа — сюда автобусом. А теперь вот — все званые-желанные в сборе.
Все же расстроена она. Очень. И что это за лещ, которого она вчера упустила?
— Танюша. Я ошеломлен и растерялся. Надо же подарок тебе, надо что-то пить-есть, — поняв суть происходящего, лепетал Виктор. Он в самом деле растерялся и с каждой секундой чувствовал себя все хуже. Нет, не в том смысле, что ему было плохо, ему было очень даже хорошо, но как же так? А если у нее действительно день рождения? Двадцать лет. Цветы нужны, шампанское нужно.
— Витя, не теряй свою трезвую голову, — рассудительно, даже назидательно посоветовала Таня. — Сейчас познакомлю с мамой-папой. Держись молодцом. К столу у нас припасено все, а цветы подаришь мне в лесу. Живые, если хорошенько поищешь.