Девяносто две трубы. Их сосчитать там и то не у каждого духа хватит. А передышки нет, в том барабане не отдыхать — задыхаться. Потому разве можно сердиться на Гришу Погасяна?
Положил Генка свой напильник в самую гущу вьющейся и клубящейся пыли, отряхнул ладонь о ладонь, утер лоб подолом насквозь пропотевшей майки. Подошел к Погасяну, посмотрел на его работу пристально, с уважением. Чистовая обработка — это не то, что драчовой шуровать. При завальцовке малейшая рисочка, чуточная заусеница, пылинка и то сказывается. Зеркально сверкают концы труб после Гришиной обработки. Уметь надо.
— Слушай, кацо…
— Что ты, дорогой, что ты, — укоризненно покачал Гриша головой, ни на секунду не прекращая работы. — Кацо — это у грузин. Я армянин, дорогой мой. Жми-ка ты, жми.
— Армянин, грузин, турок! — рассердился Генка. — Машиной это надо делать.
— Кого… машиной? — не понял Гриша.
— Вот это — машиной! — указал Генка на сверкающий конец трубы.
— Это? — и опять переспросил Гриша. — А это как? Нет, слушай, ты давай жми. А? Прошу тебя, график летит.
— Машиной! Можно машиной! — крикнул Генка, пристукнув кулаком по Гришиным тисам. — Можно, понятно тебе? Машиной, ясно тебе? Смотри сюда! Два карборундовых круга на параллельных осях, на консольных планшайбах…
— Послушай, дорогой, — укоризненно покачал головой Погасян. — Я глупый, я турок, я армянин… Расскажи свои басни своей трубе, пусть она поскорее ко мне сюда идет. А? Дорогой.
— Во! — показал Генка свои дрожащие руки. Но и сам устыдился. Это уже не аргумент, это запрещенный прием. И пошел к своим тисам, обиженно пфыкая на все еще капающие с кончика носа соленые росинки. Чудаки. Плохой Носач поверил, хороший Гриша слушать не захотел. Ну и ладненько, давай так давай, жми так жми. Но как же так? Можно же машиной, можно. Иначе не сказал бы Захар Корнеевич: «Умное дело. Если покопаться — выгорит». Ладно, шуруйте. Не Носачу потеть, вам. Он же сказал: «Умное дело…» А еще он сказал на прощанье: «Вдвоем мы с тобой еще те академики, но у меня дочка машиностроительный институт кончает. Попросим — поможет». Вот как сказал. Не то, что Гриша. А дураков вокруг, хоть пруд пруди. Носач, Носач. Один вон, некому было дать по шапке, «рогача» на середине пролета в сеть подключил. Бывают же такие сволочи. И так нажал Генка на свой драчовый, что скрипнуло. Отхватил напильник, посмотрел. Нельзя на трубе зло срывать. Впадину уже не заделаешь, в брак труба пойдет.
Шоркает, выгибая спину, шевеля острыми лопатками, переступая и ловчась, Генка Топорков. Еще три штуки до комплекта, а времени осталось полчаса. Горячий транспортер уперся прямиком в спину между лопаток, сгружает там свои соринки-пылинки. Маленькие они, соринки-пылинки, но сколько их? Давят в спину, как чугунные «пироги», которыми мартены загружают. Горячо, больно, непосильно. Давай, дорогой, жми, дорогой.
— Послушай, дорогой, ты что сказал насчет карборундов?
— Пошел ты!
— Слушай, дорогой, с тобой старший товарищ разговаривает. У тебя второй разряд, а у меня пятый. Кто кого должен слушать?
— Ну, два карборунда. На параллельных осях, — начал Генка. Начал и забыл, что надо опилить еще два конца, что осталось всего двадцать пять минут, что где-то там летит куда-то график. Забыл даже, что в таких случаях Миша Павлов никого не милует. — Если трубу зажимать не в тисы, а в разрезную муфту. Муфту посадить на конус. Чуть вперед — она зажала, чуть назад — отпустила. Понимаешь, карборунды мелкозернистые. Можно хоть под три знака обработать. И точность не так, как из-под напильника. Ни впадинки, ни рисочки, ни эллипса. Я считал: в десять раз быстрее…
— Послушай, дорогой, — покачал Гриша головой. Озадаченно, удивленно покачал. А удивить Гришу Погасяна не мог даже фокусник Кио.
8
Перед дверью на «голубятне», где располагалось все цеховое начальство, Ступак остановился и осмотрел все четыре пролета, забыв, что он теперь не начальник цеха, что его владения теперь умещаются на четвертинке этой территории. На котельном, точнее сказать, на одном из вагонов-котлов все еще посверкивала голубая звездочка электросварки. Там Иван Стрельцов доваривал последний, самый неудобный стык на трубопроводе острого пара. Захар Корнеевич и прежде не раз задумывался: почему так сконструирован этот самый ответственный трубопровод, что сварщик вынужден втискиваться в щель между трубой и крышей вагона и работать фактически только кистью? Вот уж воистину: ни рукой, ни ногой там не пошевелить. Но самое несуразное — вытаскивать его оттуда надо было чуть ли не краном. Сам он, сварив этот хитрый стычок, выбраться из теснинки не мог. Неужели в описании работ есть и это условие? Как же оно сформулировано: «После окончания работы сварщика извлекать по частям?» Конечно, Стрельцов крупноват и вообще для сварщика, для таких работ в особенности, но и малогабаритным там не легче.