«Нарочно он, что ли?» — сердито сунул Иван пустую банку из-под кабачковой икры прямо в лоханку. Брызги вразлет, вытирай теперь. Ну, как не поймет человек? Семьдесят второй стукнул, пора бы угомониться.
— Ты думаешь, вовсе у меня память проржавела, никаких позиций не держит? — продолжал Гордей, норовя все же подобраться поближе к Ивану. Слух притупел. Иной раз говорит внук, а что — с пятого на десятое. Может, самое важное пропускаешь. — Я двух царей пережил. Четырех хозяев да шашнадцать директоров, Если посчитать, я стока ее, горяченьку, выдал, в Оке воды меньше. Из моей стали, вон хоть самого Леньку Терехова спроси, тыщу танков или хоть бы кораблей можно построить…
А все же сдает старик. Прошлый раз говорил, что директоров пережил только двенадцать, а предзавкомов «шашнадцать», теперь наоборот. Сидел бы под тополем, слушал бы Оську с Тоськой, спокойнее жить было бы. Хотя — на кой ему спокойная такая жизнь. Одиноко ему. Сейчас спросит: «Когда жениться-то думаешь?» А того не поймет, что от послеженитьбенного веселья можно в лоханке вон утопиться. Серегу маменька женила, теперь небось разженила бы, да силы не хватает.
— Вань!
— Аюшки.
— Женился бы ты. Рушится у нас в доме, как в том Помпене. Привел бы какую старательную…
— Где они такие?
— Оно да, быстроглазки теперешние полы мыть не кинутся. А щи чего не стал?
— Прокисли. Давно.
— А я нынче пробовал, ничего. Ну, вон что, как сбудешь меня Митрофану, все ж подыщи какую посмирнее. Одному пропасть.
— Спи, дед.
— Засиделся я тут, — не унимался Гордей. — А что, слыхать, эта, котора… ну, та, она опять хвост дудкой. Ну, эта, Татьяна Носачова.
Это уже не вопрос, это провокация. Промолчал Иван, точно зная, что все равно не отмолчаться. И вдруг осенило: перевести надо деда на другую тему. Есть такая тема, что он все враз забывает. И сказал с преувеличенной озабоченностью:
— В институт думаю. Этой осенью попробую. Книжки надо… — И каменно уснул, не успев, как говорится, донести голову до подушки.
— Ты не тужи, Носачова мымра тебе не пара, — деловито и обстоятельно продолжал дед, уразумев, что перебивать его теперь некому. — Ее маменька, Надюха-калашница, лет с пятнадцати хвост набок носила. На кой тебе чужих голопузиков нянчить, аль своих не настрогаешь. Ток ты это… шибко, чтоб дура, — тоже не зарься. По себе пригляди. Чтоб с кругозором, и все такое…
Проснулся Иван с тревогой в душе. Что случилось? Где? С кем? И услышал ровный голос деда:
— Я тут прикидывал, так ты, этово, ты прямо к Маркычу иди. Я его не зазря боле девяти лет делу да уму-разуму обучал. И потом, в сталеварах когда, к моему слову всенепременно прислушивался…
— Ты о чем, дед? — не совсем проснувшись, не понимая, утро, ночь или вечер теперь, спросил Иван. — Мне пора аль как?
— Я тебе верно говорю: не трать время на этих, которые. Иди к Маркычу и выложи: так, мол, и так. За ним все партийные указания, он, хотя и не в директорском кресле, а вес имеет.
— Да о чем ты?
— Сетуют на тебя ребята, — вздохнул Гордей Калиныч. — Вон даже сосед, на что бессловесный, сказал надысь: «Ты, говорит, Ивана приструнь, потому как он наших интересов рабочих не соблюдает». А какие у Жорика интересы? Накормить чаду свою бесчисленную. Домне угодить. Так при чем тут рабочий класс? На них оглядываться, век чапать в автомобильных покрышках. И насчет сынка директорского тоже. Мы тут хозяева, а не всякая шваль подноготная. Приструнь и никаких… этих, аргументов. Не бойсь. Надо будет, сам пойду к Леньке, я ему впишу памяти, если надо будет.
— А знаешь, дед, как меня Леонид Маркович недавно обозвал? Ты, говорит, классический ортодокс. Вот. Покопайся-ка на гулянках тут, разберись: за что он меня заклеймил так? И не сбивай меня больше с панталыку. Мне тоже есть о чем подумать.
— Стой-погоди! — вскинулся Гордей Калиныч. — Запиши мне это слово, гром меня расшиби! Да на каких таких основаниях он посмел? Как ты сказал? Орто…доски? Какие доски? Может, это слово вовсе новое, как вон насчет космоса?
— Старое слово, — буркнул Иван, шаря в пустых банках. — С голоду мы не закачуримся, если и еще какая книжка потолще тебе попадется?
— Не-э, я нынче закваски у соседки попрошу, блины кислые сватажу. Как тебе, со сметанкой аль с топленым маслицем?
«А ведь и правда крышка мне, если дед к Митрофану поторопится. В столовках какая еда, а дома я вовсе не умею, — самокритично думал Иван, записывая крупными буквами не понравившееся деду слово. — Да и скучно без него будет. Сколько там директоров да хозяев он на самом деле пережил, жизнь у него была интересная. Трудовая и без всяких закорючек».