Ночь прошла спокойно: несколько раз Дивляна просыпалась и слышала, как переговариваются отроки у костра, как с треском ломают сучья, чтобы подкинуть в огонь, однажды различила голос Белотура, проверявшего дозоры. А утром она проснулась раньше всех — обе ее челядинки, Кунота и Долговица, еще сопели по бокам, укутавшись в одеяла до самого носа, и снаружи не доносилось никакого шевеления. Между тем, судя по яркому свету, проникавшему сквозь щель полога, погода наладилась. Потеплело, Дивляне даже было жарко в верхнице из толстой шерсти и шерстяных вязаных чулках, в которых она спала под одеялом и большой овчиной.
С усилием выкопавшись из-под всего этого и нашарив среди одеял свой пояс, она на коленях поползла к пологу и выглянула наружу И дух захватило от радости — какой прекрасный день начинался! Небо совершенно очистилось от туч и сияло яркой, льющейся в глаза голубизной; вставшее солнце сушило вчерашнюю влагу, трава зеленела, и будто вернулось лето. Сквозь утреннюю свежесть уже веяло теплом, блестела золотом река, мир казался открытым на все стороны, приветливым и светлым. И не скажешь, что тут уже почти Та Сторона…
Дивляна выбралась из шатра, обулась, оправила рубахи и пояс, подтянула чулки, пригладила косу. Потом сходила умыться к реке. Костры погасли, вокруг них, под пологом и просто на траве, спали ладожские отроки и Белотуровы кмети, плотно завернувшись в плащи. От легкого шелеста ее шагов по траве никто не проснулся. Но лезть обратно в темный, душный шатер, полный запахов влажной шерсти и кожи, Дивляне совсем не хотелось.
Она осмотрелась по сторонам. За близкой рекой виднелись ивы, справа зеленела роща. Где-то там, за рощей, они вчера видели парящий в воздухе огонь… «Пойти посмотреть?» — подумалось Дивляне. Глубоко внутри что-то испуганно ойкнуло, но любопытство победило. Сейчас ведь не то, что вчера: светло и совсем не страшно. И она побрела через луговину к роще, выбирая места, где поменьше травы, чтобы не слишком мочить подол. Она не знала, далеко ли придется идти, но роща кончилась довольно быстро, сменившись заросшей лядиной. Видимо, ее пахали в последний раз лет десять назад — молодые березки поднялись как раз по плечи человеку, а между ними сплошным строем стояли грибы-подберезовики с коричневыми шляпками. Лядина указывала на близость жилья, но почему же тогда грибы никто не собирает? Дивляна еще подумала, что на обратном пути наберет, сколько влезет в подол, — в котел все сгодится. Но вот кончилась и лядина, а за ней…
Ясно, что это был жальник — точно такие же длинные курганы, вытянутые порой на десятки шагов, она не раз видела в последние дни на берегах, где они перемежались с округлыми словенскими сопками. В таких курганах хоронили прах своих умерших кривичи, чьи поселения встречались уже и на Ловати, а здесь, в ее верховьях, начинались их коренные земли. Вот почему тут никто не собирает грибов — здесь владения мертвых. Судя по длине и высоте, эти два кургана были довольно стары и приняли в себя прах не одного поколения. На склонах тут и там шелестели листвой на утреннем ветру те же молодые березки, на ветвях качались рушники с особой погребальной вышивкой, где совсем свежие, а где давно полинявшие, избитые пральниками ветров и выполосканные дождями. Под березками в траве виднелись горшки с поминальными угощениями. Но главное…
Некоторое время Дивляна стояла, мертвой хваткой сжав в кулаке сине-голубую бусину-глазок, висевшую у нее на шее: прощальный дар Ильмерь-озера и всех ее предшественниц, ранее носивших священное звание Огнедевы. Нет, это ей не мерещится. Здесь жальник, и на склонах кургана — только одного из двух — прямо на траве застыли дети и подростки. Живые… или нет? Ни ран, ни крови на них не было видно, но они лежали неподвижно, будто не замечая в своих тонких исподних рубашках утренней прохлады и сырости земли…