Полизал меду с ложки, которую она мне протянула. Глотнул чаю из чашки, которую она мне протянула. Назвала меня славным парнишкой. Папу назвала славным тоже. Начала петь «По волнам…», но остановилась на полуслове, и мы все давай прислушиваться к миру, но ничего не услышали.
— Пошли погуляем, — говорит мама.
Мы надели сапоги и куртки и отправились к берегу. Прошли по мягкому песку с угольками, вдоль линии нанесенного водой мусора, вышли на твердый мокрый песок. Посмеялись — экий у Джозефа костер огромный, увидели вдалеке другие костры, кучи хвороста, лежавшие на берегу рядом с деревушками и поселками дальше к югу.
Скоро и Джозеф подошел, в руках еще топливо для костра. Проорал нам «доброе утро».
— Старые половицы, — говорит. — Папа хотел их куда приспособить, да уж теперь-то что?
Не удержался: задрал рубашку, показывает дракона.
— Сынок, а больно-то не было? — говорит мама.
— Еще как, миссис Бернс. Да вы зато посмотрите. Разве оно того не стоило?
Одернул рубашку, голову склонил в мою сторону.
— Как, все путем? — говорит.
— Все путем, — отвечает папа.
Джозеф как засмеется. И глаза закатил.
— Ну он дает! Надо же — вылететь из школы в первую же четверть! Такое самому Лошу Спинку не по плечу. — Пошел было в сторону, потом обернулся. — Вы тут весь день будете? — говорит.
— Ага, — отвечаем.
— Ага. Ну вот оно и хорошо, — ответил и пошел к своему костру.
Мы далеко не забирались: прогулялись до сосняка и обратно, до пляжного кафе, до зарослей боярышника. Обошли маяк, перешагивая через лужицы в камнях. Ходили кругами, спиралями, восьмерками. Мир замер. Безветрие. Начался прилив, но волны были совсем низкими и почти бесшумно разбивались о берег. Кричали чайки, и пели птицы, но голоса их были хрупкими, будто из сна. Джозеф все трудился, складывал костер до самого неба. А мы — невольно — все останавливались, вслушивались. Невольно ждали, что разразится катастрофа.
И только рассмеялись, когда увидели Уилберфорса. Ишь ты, шлепает себе по пляжу, без сбруи, без телеги. Он фыркнул, лягнул песок. Вошел в воду, поплескался. Следом шли Спинки. Все одеты в чистое, лица намыты. Идут как отдыхающие, увидели нас — махнули рукой; две семьи двинулись навстречу друг другу.
— Ты как, путем? — спросил мистер Спинк.
— Лучше не бывает, — ответил папа.
Мистер Спинк смерил его взглядом, проверяя правоту сказанных слов.
— Оно и славно. Зато остальное все совсем паршиво, верно?
— Верно, — ответил папа.
Двое мужчин сблизились. Обменялись рукопожатием, ненадолго сжали друг другу плечи.
— У нас все нормально, — сказал папа тихо.
— У нас тоже, — ответил мистер Спинк. Оглядел море, небо. — Эй! Ишь ты, что этот пони вытворяет!
Айлса подошла ко мне, отвела в сторонку. Она несла картонную коробку, а в ней — своего олененка. Тот лежит себе спокойненько на соломе и глядит на нас, такой доверчивый.
— Выходит, не было ничего страшного? — говорит Айлса. — С твоим папой.
— Да, ничего страшного. — Поглядел сбоку ей в глаза. — Может, из-за тебя.
— Или из-за тебя, Бобби, и из-за всех тех слов, которые мы сказали.
Я нагнулся, глажу олененка.
— Да, — говорю. — И из-за всех тех вещей, которых мы не понимаем.
Она поставила коробку на песок. Взяла меня за руку.
— Хочу весь день быть с тобой, — говорит. — Чтобы вообще не терять тебя из виду.
Пошли рядом.
— Ты не бойся, олененок, — говорит. — Мы будем недалеко.
Бродим вокруг. Смотрим на Джозефа. Мама, папа и мистер Спинк разговаривают о старых временах. Лош и Йэк давай скакать верхом на Уилберфорсе по воде, прижимаясь к гриве, будто он — дикий жеребец, а потом дали ему отдохнуть на мягком песке — гладят его, что-то шепчут в ухо. И все мы то и дело поворачиваемся друг к другу, будто проверяем, все ли на месте. Мысли у меня всё сбивались, ускользали. Мне показалось, что я опять стал маленьким — бегу по воде с ведерком и лопаткой. Вижу, как падаю и верещу, как меня перекатывают волны. Вижу, как мама берет меня на руки, утешает, снова опускает в воду. Вижу, как мы сидим втроем с мамой и папой в полосатых шезлонгах, я строю замки из песка. Вижу, как к нам идет маленькая Айлса, мама ведет ее за ручку, — снова вижу, какой красавицей была миссис Спинк. Вижу Джозефа — он борется со мной, мы пыхтим и сопим, а он рассказывает, каким крепким парнем он меня сделает. Вижу Кили-Бей, каким он был в моем детстве — да и сейчас не изменился, разве что износился немного, обветшал. Я знаю, что и Айлса видит то же самое. Может, все мы видим одно и то же, потому что все то и дело погружаемся в очень глубокое молчание. Нас окружили призраки тех, кем мы были раньше, кого раньше знали. В мире, находившемся снаружи, не происходило ничего, ничего. Я сделал еще один шаг вспять. Увидел папу, каким он был на своих детских фотографиях. Увидел его на пляже. Увидел совершенно отчетливо — он стоял у кромки воды, такой же настоящий, живой, как и я, я знал, что еще чуть-чуть — и до него можно будет дотронуться, а потом он обернулся и посмотрел мне в глаза. Улыбнулся, помахал рукой, а я сморгнул, и все пропало.