Я подошел, вытащил нож, и тут он вдруг навалился сзади, выкрутил нож из руки и приставил мне к горлу.
— Медленно шевелишься, малыш Бобби, — говорит. — И моргнуть не успеешь, как я тебе горло перережу.
И опять как захохочет.
— Я еще подумаю, может, стану не строителем, а наемником, — говорит. — Мир посмотрю. Приключения. Война.
Он вогнал нож в дерево.
— Все, ты готов! — крикнул потом.
Мы побежали между деревьями, в руках — сухие ветки вместо винтовок. Спрыгнули в траншею. Выглянули за бруствер. Сквозь деревья видно было людей на берегу. Мы зарядили мортиру и зажали уши руками перед выстрелом. Сползли вниз и стали изображать разрывы снарядов вдалеке. Потом еще раз выглянули за бруствер.
— Там живые остались, — сказал Джозеф, и мы зарядили мортиру по новой.
Так мы играли примерно час, понарошку насылая смерть и разруху на Кили-Бей, а потом уселись рядом, прислонившись к шершавому сосновому стволу. Джозеф почистил нож, несколько раз воткнув его в песчаную почву, пока лезвие не заблестело.
— А в школе в прошлую четверть одного порезали, — говорит. — Третьеклассника. Не вру, — добавил он, видя, как я удивился. — Был такой мелкий и щекастый, Билли Фокс. Ничего опасного. Просто руку. — Он спрятал нож в ножны. — Но тут есть о чем подумать.
Мы встали и двинулись к дому.
— А пырнул его Слог Портер из Блайта. Он вообще без тормозов. Правда чума. Надеюсь, мы его больше не увидим.
Когда мы подошли к пляжу, из кафе запахло жареной картошкой. Джозеф потянул носом.
— Класс, однако, — сказал он.
И закурил.
Прошли мимо парочки, лежавшей рядышком за волнорезом. Джозеф пихнул меня в бок. У них был маленький транзистор, из которого звучала какая-то популярная песенка, потом пошли новости. А потом, с расстоянием, звук стих.
— Ты как думаешь, еще война будет? — спросил я.
— Война?
— Ага. Третья мировая. Ядерные бомбы. Конец света.
— Ну уж нет, — ответил он. — Папаня говорит, мы эту хрень уже переросли.
Малышня в воде верещала, что они только что видели акулу.
— Но я тебе вот что скажу, — добавил Джозеф. — Будет война — я на нее пойду. Наемником. — Он поднял нож и замахнулся на тень на песке. — Умри, сволочь!
10
Сижу вытираю рот от соуса после обеда и слышу — снаружи тележные колеса. Мимо окна двигались Айлса, ее братья и их папа. Тележку тащил Уилберфорс, их престарелый пони. Айлса сидела на заду телеги, на кучке угля. Нагнулась, пригляделась, увидела меня, махнула рукой. Лицо почти такое же черное, как и волосы, глаза так и блестят.
Мама рассмеялась.
— Чертенок угольный, — говорит. — И мама ее была такой же, упокой господи ее душу.
Лицо Айлсы исчезло, а голос все звенел:
— Бобби! Давай, нам помощь нужна, Бобби, ну же!
Я прихватил яблоко и бросился вдогонку, а мама только кричит вслед, чтобы я как следует отмылся потом, а иначе могу и не возвращаться.
Они едва-едва миновали дом. Айлсин папа и ее братья Лош и Йэк шли пешком.
— Боббиииии! — завопила Айлса, как меня увидела.
Протянула руку, я ее ухватил, а Йэк меня подпихнул, и вот я уже сижу с ней рядом.
— Подработать решил, паренек? — спрашивает ее папа.
— Угу, — отвечаю.
Он сплюнул, от черного лица отлетела черная струйка.
— Что ж, будут тебе к чаю медяки в кармане.
И мы трюхаем дальше.
— Сейчас это сгрузим, — говорит Айлса. — А потом поедем за новым.
Дорожка была вся в ухабах, колеса то и дело соскальзывали, нас качало и мотало на холодном скользком угле. А Айлса разлеглась на нем, будто на теплом мягком песочке. Я сидел рядом. Над головой пролетали коноплянки, жаворонки, чайки. Порхнула стайка голубей.
— Глянь-ка, Бобби, — сказала Айлса.
Порылась в кармане и вытащила половинку разломанного металлического сердца на ржавой цепочке.
Протерла руками.
— Мы часто находим в угле всякие сокровища, — сказала она. — Смотри, тут слова написаны.
Поскребла перочинным ножичком. Показала надпись. Мы стали вдвоем ее разбирать.
«Без второй половины я — ничто».
Она как засмеется.
— Даже и не знаешь, какая за этим может быть трагедия! — говорит. А потом вложила половинку сердечка мне в руку. — Держи, это тебе. Папа! Скажи ты этому дураку Уилберфорсу, чтобы не тряс нас так!
— Не тряси их так, коник! — проорал ее папа, и мы все как прыснем.
Мы подъехали к их дому, он старый, из красного кирпича, вокруг повсюду ржавые навесы. А еще — дряхлый пикап, груды угля и металлолома. За домом спускался к дюнам садик-огородик. Там цвели здоровенные цветы. Там росли лук, морковь, картофель — ровные, аккуратные грядки. Стояла теплица, в ней блестели красными боками помидоры. А еще — голубятня, выкрашенная в ярко-синий цвет, двери — нараспашку. Голуби ворковали, кружились над нами. Во дворе кудахтали и клевали зерно куры.