Тут я проснулся, а ночь такая тихая, спокойная. По комнате пробежал луч прожектора. Рядом захрапел папа. Я встал на колени у окна и выглянул наружу — а передо мной горел огонек из Лурда. Пляж под звездами казался таким тихим. Лужицы среди камней казались осколками стекла, а море — огромным зеркалом. Я закрыл глаза, потому что меня снова осветил прожектор. Я попытался молиться, но не знал о чем, и вот стою и шепчу что-то совсем детское:
— Позаботься о нас. Пожалуйста, сделай так, чтобы не случилось ничего плохого.
Открыл глаза. Вселенная простиралась во все стороны до бесконечности и была такой пустой и безмолвной, а я в ней был совсем никому не нужным. Я взял половинку сердечка, которую мне подарила Айлса, и стиснул в кулаке.
— И еще позаботься об олененке, — прошептал я. — Не дай ему умереть.
И лег обратно.
А потом вздохнул и сказал то, что сказать полагалось:
— Прости Тодда. Прости Любока.
Только мне было понятно, что это бессмысленно: слишком сильно я их ненавидел.
Наконец я снова заснул.
— Привет, мой славный, — говорит Макналти. И дыхание его пахнет пламенем. — Давай, славный, помоги-ка мне.
24
И вот мы сидим на табуретах рядом с деревянными столами в кабинете биологии. Вокруг повсюду картинки — разные звери изнутри, видны все мышцы, сердца, легкие. В стеклянных банках, которые стоят в стеклянных стеллажах, плавают черви, лягушки, ящерицы. Вроде бы где-то в школе еще хранится человеческий зародыш — плавает, как все эти животные, в формальдегиде, но показывают его только шестиклассникам. А над дверью, как и во всех кабинетах, висит Христос, мучается на кресте.
Учительницу, тихую ласковую женщину, звали мисс Бют. Она постучала указкой по столу. Сказала, что сегодня мы будем изучать боль. Разбила нас на пары. Я оказался в паре с Дэниелом. Мне было велено положить ладонь на листок бумаги и обвести ее. Потом положить руку на парту перед Дэниелом и закрыть глаза. А у Дэниела в руке была иголка. Я, как почувствую укол, должен был сказать «да». А он должен был помечать все точки внутри нарисованного контура. Место, где я почувствовал укол, нужно было отмечать крестиком. Место, где он коснулся моей руки иголкой, а я ничего не почувствовал, нужно было отмечать кружочком. Когда я открыл глаза, то увидел, что на рисунке отмечено множество точек, где я ничего не почувствовал.
— Это карта боли, — сказала мисс Бют. — В некоторых местах можно уколоть почти до крови, а человек ничего не почувствует. А в некоторых местах от легчайшего прикосновения возникает боль.
Потом мы поменялись. Теперь иголку держал я. А Дэниел закрыл глаза. Я прикасался к его руке, слушал его ответы, размечал карту боли. А вокруг все хихикают, ахают и вскрикивают от боли.
— Тише, тише, — все повторяла мисс Бют. — Вы же уже большие дети. Утихомирьтесь.
Кэтрин Уилкс завопила, что у нее кровь. Дом Карни и Текс Уилсон подрались.
Я нанес все ответы Дэниела на рисунок. А потом начал рассказывать ему про Макналти — как тот прикасается к огню, как может протащить через щеки целую спицу.
— Я сам видел, — говорю. — В Ньюкасле.
— Торжество разума над материей, — говорит Дэниел. — Если напрячь волю, можно совершить что угодно.
Тут раздался грохот и хохот — Текс Уилсон свалился с табурета.
— Дети! — закричала мисс Бют. — Я жду от вас совсем другого! Прекратите…
Тут из коридора входит Тодд с хлыстом в руке. Тишина. Тодд холодно смотрит на мисс Бют.
— Что вы проходите? — спросил он у нас.
Молчание.
Он ткнул хлыстом Джеральдину Пейз:
— Что вы изучаете?
— Боль, сэр, — ответила Джеральдина.
На лице у Тодда появилась ледяная улыбка.
— Очень подходящая тема, — бормочет. — Кто здесь главные нарушители спокойствия, мисс Бют?
Мисс Бют подняла на него глаза.
— Трудно сказать наверняка, мистер Тодд, — говорит.
Он вздохнул. Обвел нас холодным взглядом.
— Мисс Бют — молодой педагог, — говорит. — И вы обязаны на ее уроках вести себя хорошо.
— Благодарю вас, мистер Тодд, — говорит она. — Уверяю вас, теперь все успокоились, и я могу продолжать…
Он только отмахнулся от ее слов.
— Моя обязанность оказать ей поддержку, — говорит. И улыбается. — Знакомы ли вы, дети, с древним обрядом принесения в жертву?
Мы все молчим.
— По этому обряду один или иногда два человека должны пострадать ради всеобщего блага. — Примолк. — Есть желающие? — Подождал. Улыбнулся. — Ну что же. Тогда я сам сделаю выбор.
Указал хлыстом:
— Ты.
Это был Текс Уилсон.
— И ты.
Это был Дэниел.
— Пойдете со мной, — говорит Тодд. — Я не хочу мешать мисс Бют вести урок. Все, что нужно сделать, мы сделаем за пределами класса. Продолжайте занятие, мисс Бют.
Текс и Дэниел встали и вышли с ним из класса. Дверь закрылась, повисла мертвая тишина. Мисс Бют все смотрит на закрытую дверь. Потом поворачивается к нам, а на глазах — слезы.
— Роберт, — говорит мне, — теперь ты будешь в паре с Домиником.
25
В тот день по дороге домой Дэниел сидел с нами.
— Сколько раз он тебе врезал? — спросил Кол.
— Четыре, — ответил Дэниел. Показал черные полосы на ладонях. — Ничего, — говорит. — Я с ним сквитаюсь.
— Да ну? — говорит Кол.
— Точно, — говорит Дэниел. — Ему это с рук не сойдет.
— Правда? — говорит Кол. — Да он этим уже прославился. Самый суровый мужик в «Святом сердце». Он такое всегда творил и всегда будет творить, и ничего с этим не поделаешь.
— А если твой отец увидит? — говорит Дигги. Дэниел так и уставился на него: это Дигги о чем?
— Что увидит? — говорит.
— Синяки эти. Вот ежели бы мой папаша увидел, что меня выдрали, он бы еще от себя добавил.
— Но я ничего плохого не сделал, Дигги.
— И что? Он все равно нас всех поубивает.
Дэниел рассмеялся, тряхнул головой, откинулся на спинку и смотрит на нас. Я подумал про его папу — в джинсах, кожаной куртке, с завитками волос на шее.
— Знаешь, наверное, моему папе стоит пойти сфотографировать твоего папу, — сказал Дэниел Дигги.
— Вот уж папаню лучше не доставать, — говорит Дигги. — Он твоему фотоаппарат разгрохает. А мама — она с виду смирная. Но только с виду. Ежели кто ее попробует сфотографировать — она ему плюх навешает. Так что лучше твоему папаше к ним не соваться.
Я вышел вместе с Дэниелом у «Крысы». Мы вместе пошли по их улице к берегу. Я давай дальше рассказывать про Макналти: как он выдыхает пламя, про цепи, про мешочек для монет.
— А мой папа знал его еще на войне, — говорю.
— А теперь он вернулся как раз в срок к новой.
— Ты так думаешь?
— Русские только что взорвали самую большую бомбу в мире. Облако на шесть миль в высоту поднялось. Говорят, они там еще гадали, остановится этот взрыв или будет продолжаться до бесконечности.
— Ну уж вряд ли до бесконечности.
— Папа говорит: они играют с вещами, которых и сами не понимают. Не понимают, какие силы могут выпустить на свободу.
Мы подошли к его дому.
— Ты спешишь? — спросил он. — Может, зайдешь или…
И поковырял носком песок.
Я пожал плечами.
— Ладно, — говорю. — Давай.
Внутри никого не было. Дэниел открыл дверь своим ключом. В коридоре стояли коробки с книгами. Он рассмеялся.
— Мы еще разгружаемся, — говорит. — Вот, смотри. Книги, книги, книги!
Он вытащил из коробки несколько печенин, и мы съели их в комнате с большим окном, выходящим на море. Со стен комнаты соскребли штукатурку, и стал виден камень. На полу лежал толстый бежевый ковер. На широкой полке стоял белый проигрыватель, рядом стопка пластинок.