— Выцвела она от жары, — говорит мама. — Папа ее брал с собой в Бирму. Носил в кармане гимнастерки у самого сердца. Мистер Слюнтяй. Сказал, она была при нем всегда и везде.
Улыбнулась, погладила меня по волосам.
— И будто бы эта карточка была его оберегом, благодаря ей он и выжил. Он будто бы знал, что, если она всегда будет с ним, он ко мне обязательно вернется.
Подняла глаза от фотографии, взглянула на меня — молодая и красивая, глаза смеются. Я почувствовал на коже ее дыхание.
— Ты хоть понимаешь, как тебе в жизни повезло? — спрашивает.
— Повезло?
— Угу. Думаю, мало кому придет в голову это слово, если он станет говорить о нашей семье. Повезло. У тебя такой отец, ты живешь в таком месте и…
Улыбается.
— Угу, — говорю. — Знаю.
Она взяла у меня карточку, а потом нагнулась к папе. Поцеловала его в щеку, осторожно засунула фото в нагрудный карман его рубашки.
— Ты уж позаботься о нем снова, — говорит.
Тут я собирался рассказать ей про Макналти, но увидел у нее на глазах слезы и понял, что время неподходящее. Я пошел к себе. Выучил домашнее задание, а потом долго смотрел в темноту, как волны с гребнями, освещенными луной, разбиваются о берег. А потом я заснул и мне приснилось, что Макналти прокрался по дюнам, вошел к нам в дом, поднялся на второй этаж и лег к папе в кровать. Лежат и перешептываются про Бирму, а потом кровать стала лодкой, они вцепились друг в друга, а лодку качает и подкидывает на высоких волнах, которые несут их еще на одну войну.
36
Первая фотография Тодда появилась на следующее утро. Ее прикрепили к доске объявлений у самой входной двери в школу. Сделана она была в школьном дворе. На снимке была куча учеников — стоят компаниями, играют в футбол, просто задумались. Тодд здесь был просто фигурой в толпе. Его щелкнули в позе, которая нам всем уже успела стать привычной. Одна рука вытянута — держит ученика за запястье, другая поднята и сейчас нанесет удар хлыстом. Ученик этот — Мартин Кин, второклассник.
— Да, это я, — рассказывал Мартин. — Я ударил по мячу и нечаянно попал в окно. Получил два удара. И второй раз он мне врезал прямо по запястью, подлюка. — И как выкатит грудь, и давай рассказывать все по новой: — Да, все верно, это я…
Фотографию довольно быстро сняли, но несколько десятков учеников успели ее увидеть. Увидели — и забыли. Вторая фотография появилась уже днем. Ее приклеили липкой лентой к туалету рядом с кабинетами химии и биологии. Та же фотография, только увеличенная — почти все пространство заполняют Мартин и Тодд. Видно ледяное выражение у Тодда на лице, видно, как сморщился Мартин. Ее увидела куча парней, а потом даже девчонки потянулись посмотреть. Убрал ее один из преподавателей физики, Бунзен Брукс. Я как раз был в туалете, когда он вошел. Он щелкнул языком — ничего, мол, такого особенного.
— Да ладно, — говорит, — хватит паясничать. Делов-то.
И сорвал ее со стены, но под ней обнаружилось слово «ГАД», выведенное черными чернилами. Бунзен потер его пальцем.
— Кто-нибудь про это что-нибудь знает? — спрашивает.
Мы глаз не опускаем. Никто и ничего.
В тот день в автобусе, по дороге домой, Дигги сказал:
— Да, не хотел бы я оказаться на его месте, когда его поймают.
— Тодд его прикончит, — сказал Кол.
— Верно, — сказал Эд. — Интересно, а кто это?
Я посмотрел на Дэниела. Сидит, пятки на сиденье, колени у подбородка, читает. На миг глаза наши встретились. Потом он свои опустил. Читает дальше, только провел пальцем по губам: никому ни слова.
— Твоя работа? — спросил я, когда мы вышли возле «Крысы».
— Меньше знаешь — крепче спишь, — говорит. — Не звони направо и налево. Первое правило сопротивления. Чья бы работа ни была, в фантазии ему не откажешь, верно? А то ведь там сдохнуть можно от скуки.
Поднял повыше воротник от ветра, посмотрел в унылое серое небо.
— Чтоб я провалился, — говорит. — Вот оно, значит, как выглядит? Идет северная зима.
Прижал палец к губам и зашагал прочь.
На следующий день все было по-другому. Эта фотография была совсем крупным планом: только Тодд и Мартин во весь лист — хлыст в самом верху, рука Мартина в самом низу. В глазах Мартина был виден неподдельный ужас, в глазах Тодда — неподдельное холодное презрение. Пока мы глядели на фотографию, которую наклеили поверх фото прошлогодней школьной спортивной команды, прилетела новость, что обнаружено еще несколько. По всей школе: развешены по стенам, подсунуты в парты, вложены в библиотечные книги. Появилось несколько новых сюжетов, все с участием Тодда и его хлыста. К некоторым были добавлены слова — написанные под ними на стене или выведенные на самих снимках: ГАД, МУЧИТЕЛЬ, ЖЕСТОКОСТЬ, ГРЕХ. Фотографии немедленно начали коллекционировать. Те, которые учителя не сняли раньше, хватали и прятали на самое дно портфелей и рюкзаков. Особенно прославился снимок с Тоддом и близнецами Уитби, Джулией и Джоном. Близнецы стояли рядышком, дружно вытянув руки. Они одинаково нагнули головы и закрыли глаза, дожидаясь, когда опустится черный хлыст.
В классе Любок долго рыскал между партами. Дышал с присвистом.
— Уповаю на то, что никто из здесь присутствующих не имеет к этому ни малейшего отношения, — говорит. — Гнусный червь завелся среди нас. Змей ползучий. — Хрустнул суставами. — Но мы изгоним его. Мы заставим его выйти на свет. И тогда…
Он облизал губы, вздохнул. Повисло молчание — мы все трудились, рисовали карту странствия Иисуса по Святой земле. Тут раздался грохот — Любок как врежет кулаком по парте Дороти Пикок. Мы так и подскочили. Уставились на него, на багровое опухшее лицо.
— Мистер Тодд, — прошипел он, — стоит десятка любых из вас.
И как взмахнет рукой над работой Дороти. Учебник и карандаши полетели на пол.
— Ну! — орет во весь голос. — Ты чего сидишь? Давай поднимай! Поднимай!
Дороти шмыг в проход, поднимает. Дэниел вскинул руку. На лице вообще никакого выражения.
— Сэр! — зовет.
Любок смотрит на него и молчит.
— Простите, сэр, — говорит Дэниел, — вы не могли бы показать, где именно Иисус произнес Нагорную проповедь?
37
Днем объявили общее собрание. Воспитатели и мрачные учителя погнали учеников по притихшим коридорам к актовому залу. Учителя поднялись на сцену и сели к нам лицом на жесткие стулья. Многие надели черные мантии. Тодд сидел в первом ряду. Голову он вскинул, глаза опустил, грудь то и дело вздымается со вздохом — его, мол, страшно оскорбили и теперь ему очень больно. Хлыста видно не было.
Директор Грейс сделал шаг вперед. В руке зажата целая стопка фотографий. Нагнулся, и фотографии полетели в мусорное ведро у его ног.
— Эти пасквили, — говорит, — недостойны ничего, кроме всеобщего презрения. — Потер руки, будто стряхивая с них грязь. — Мы — одна община, — говорит. — Наш долг — заботиться друг о друге, оберегать друг друга, не давать друг другу пасть жертвой злых сил. И если опасность грозит одному из нас, значит она грозит всем. — Он внимательно вгляделся в наши лица. — В школу нашу проникла враждебная сила, — говорит. — Мы не может позволить ей одержать верх. Мы не можем позволить ей развратить нас. Возможно, что тот или те, кто творит это зло, сейчас находятся среди вас. Кто-то из вас наверняка знает, кто творит это зло. Если вам это ведомо, не молчите. Не проявляйте малодушия. Любые сведения будут восприняты конфиденциально. Среди вас находится как минимум один злоумышленник. И от него, кем бы он ни был, мы ждем признания.
Замолк. Посмотрел нам в глаза. Смотрели и учителя. Я чувствовал, как горит мое лицо. Уставился в пол.