В избе на минуту воцарилась тишина. Сила, проявленная Скшетуским, внушила к нему уважение шляхты. Потом раздался взрыв всеобщего хохота.
— Виват вишневецкие офицеры! — кричали одни.
— Он в обмороке… весь в крови! — кричали другие, заглядывая за дверь, чтобы узнать, что теперь сделает Чаплинский.
— Слуги его поднимают.
Лишь небольшая горсть сторонников подстаросты молчала и, не решаясь вступиться за него, поглядывала хмуро на наместника.
— Правду говоря, пристает он, как муха! — сказал Зацвилиховский.
— Какая муха — комар, — сказал, подходя, толстый шляхтич с бельмом на одном глазу и со шрамом величиной в талер на лбу. — Комар, а не муха! Позвольте вам, ваць-пане, засвидетельствовать готовность к услугам! — сказал он, обращаясь к Скшетускому. — Ян Заглоба, герба Вчеле, что может узнать каждый хотя бы по той дыре, которую мне пробила во лбу [7] разбойничья пуля, когда я по обету шел в Святую Землю отмаливать грехи своей юности.
— Будет вам! — сказал Зацвилиховский. — Вы когда-то сами говорили, что вам прошибли лоб в Радоме пивной кружкой.
— Разбойничьей пулей, умереть на этом месте! В Радоме было другое!
— Может быть, вы и дали обет идти в Святую Землю, но что не были в ней, это верно.
— Не был, ибо еше в Галате сподобился принять мученический венец! Если лгу, то я собака, а не шляхтич!
— Врете и врете!
— Будь я шельмой, если вру!.. Ваше здоровье, пан наместник!
Тем временем подходили и другие знакомиться с паном Скшетуским и свидетельствовать ему свое почтение, — все не любили Чаплинского и радовались его посрамлению. Странная и до сих пор непонятная вещь, что вся шляхта в окрестностях Чигирина, все мелкие землевладельцы, арендаторы, даже люди, служившие у Конецпольских, все, зная по соседству о распрях Чаплинского с Хмельницким, были на стороне последнего. У Хмельницкого была слава знаменитого воина, оказавшего немалые услуги в разных войнах. Знали также, что сам король сносился с ним и высоко ценил его мнения, на все происшествие смотрели только как на обычную ссору шляхтича с шляхтичем, каких были тысячи, особенно на окраине. И все становились на сторону того, кто сумел приобрести больше расположения, и никто не предвидел, какие страшные последствия это будет иметь. Только позднее вспыхнула ненависть к Хмельницкому в сердцах шляхты и духовенства обоих исповеданий.
К пану Скшетускому подходили с квартами, говорили:
— Пейте, пане брат! Выпейте и со мной.
— Да здравствуют солдаты Вишневецкого!
— Такой молодой, а уж поручик у князя!
— Виват князь Еремия, гетман над гетманами!
— С князем Еремией пойдем на край света!
— На турок и татар!
— В Стамбул!
— Да здравствует всемилостивейший король наш Владислав IV!
Громче всех кричал пан Заглоба, который мог перепить и перекричать целый полк.
— Мосци-панове! — орал он так, что стекла в окнах дрожали, — я уже вызвал султана в суд за насилие, которому я подвергся в Галате.
— Не мелите вы вздор! Язык распухнет!
— Как это, мосци-панове? "Quatuor articuli judicii castrensis: stuprum, incendium, latrocinium et vis armata, alienis aedibus illata" [8]. A разве это не было vis armata [9]?
— Крикливый же тетерев — ваша милость!
— Пойду хоть в трибунал!
— Да перестаньте же, ваша милость!
— И приговора добьюсь, и бесчестным его объявлю, а потом война, но уже с обесчещенным… Ваше здоровье!
Некоторые смеялись, смеялся и пан Скшетуский, у него уже слегка шумело в голове, а шляхтич продолжал токовать, словно тетерев, который упивается собственным голосом. К счастью, красноречие его было прервано другим шляхтичем, который, подойдя к нему, дернул его за рукав и проговорил с певучим литовским акцентом:
— Познакомьте же и меня, ваць-пан мосци-Заглоба, с паном наместником Скшетуским.
— С удовольствием, с удовольствием. Мосци-наместник, это — пан По-всинога.
— Подбипента! — поправил шляхтич.
— Все равно! Герба "Сорвиголову"!
— "Сорвикапюшон", — поправил шляхтич.
— Все равно. Из Песьих Кишок.
— Из Мышиных Кишок, — поправил шляхтич.
— Все равно. Я не знаю, что бы предпочел: мышиные или песьи кишки. Верно одно, что ни в тех, ни в других жить бы я не хотел… Ведь там и поместиться трудно, и выйти неприлично! Мосци-пане, — продолжал он, обращаясь к Скшетускому и указывая на литвина, — вот уже целую неделю я пью на счет этого шляхтича, у которого меч за поясом так же тяжел, как кошелек, а кошелек так же тяжел, как его остроты. Но если я когда-нибудь пил за деньги большего чудака, то я позволяю назвать себя таким же дурнем, как тот, что меня угощает!
8
Четыре статьи полевого суда: изнасилование, поджог, разбой и нападение вооруженной силой на чужой дом (лат.).