Из этого можно сделать вывод, что Михаил Романов высоко оценил действия Смоленской армии. В таком случае воевод должны были ждать в Москве знатные пожалования. Однако прием оказался нерадостным. Еще до возвращения Шеина по его «делу» царем была назначена следственная комиссия. Возглавил ее боярин Иван Пуговка Шуйский, который, помимо Думы, руководил еще и Судным приказом. В состав комиссии вошли князь Андрей Хилков, окольничий Василий Стрешнев, дьяки Тихон Бормосов и Дмитрий Прокофьев. Что же произошло за то время, пока Смоленская армия добиралась до Москвы? Если верить Хронографу, бояре начали клеветать на Шеина, о чем воеводе стало известно. Оправдываясь, он принялся «грубо отписывать на Москву», оттуда отвечали «с осуждением и опалой»{179}. Иными словами, между руководством страны и воеводой Шейным началась склока, в которой стороны не стеснялись в выражениях.
Чем же мог воевода так сильно рассердить царя Михаила? Отправляясь на войну с поляками, Шеин не только гордо хвалился прежними заслугами, но и сравнивал свою героическую оборону Смоленска с поведением «иных», которые «…за печью сидели, и сыскать их было нельзя, и поносил всю свою братию перед государем с большой укоризною, по службе и отечеству никого себе сверстником не поставил»{180}. Судя по всему, это была любимая речь Шеина, которую он повторял уже не раз. Царь тогда промолчал. Михаил Шеин после возвращения из польского плена ходил в любимчиках у патриарха. А таким во все времена позволялось многое… Пока Филарет был жив, сын ни в чем не противоречил отцу. Однако внутри это был давно уже не тот слабый и наивный мальчик, который в 1613 году взошел на российский престол. Незаметно для окружающих к 37 годам Михаил Романов превратился в цепкого и мудрого политика. За 15 лет работы бок о бок с отцом-патриархом он многому успел научиться. И пусть на больных ногах царь ходил по-прежнему с трудом, зато силой воли и остротой ума мог поспорить с любым из своих подданных.
Из собственных воспоминаний и по рассказам старших Михаил знал, что терпевшие поражение войска неоднократно поднимали мятежи при Борисе Годунове и Василии Шуйском. А потому его прознатчики внимательно прислушивались к речам возвращающихся из-под Смоленска ратников. О том, какие настроения царили в ближайшем окружении Шеина, свидетельствуют «вины», зачитанные перед казнью Василию и Семену Измайловым, сыновьям второго воеводы. Василию судьи напомнили, что он «…будучи под Смоленском и из-под Смоленска пришедши в Можайск, хвалил литовского короля, говорил: “Как против такого великого государя монарха нашему московскому плюгавству биться? Каков был царь Иван, и тот против литовского короля сабли своей не вынимал и с литовским королем не бивался”»{181}. В конце Ливонской войны действительно был период, когда Иван Грозный отдал воеводам приказ избегать генеральных сражений со Стефаном Баторием. Однако то было временное решение, вызванное недостатком сил. А за разговоры о «плюгавстве» правящего монарха в некоторых странах можно поплатиться головой даже сейчас.
Карьера Шейных и Измайловых во многом базировалась на благосклонности к ним старшего Романова. Однако «золотую молодежь» всегда отличали неблагодарность и цинизм. «Да ты же, Василий, — звучало со следующей страницы обвинения, — услыша о смерти великого государя патриарха Филарета Никитича, говорил много воровских непригожих слов, чего и написать нельзя»{182}. Второму сыну Измайлова, Семену, вменили в вину те же «непригожие слова», только сказанные в общении с «литовскими людьми». Вместе с Шейным и тремя Измайловыми судили также воевод, не сумевших защитить передовые позиции на Покровской горе. Князей Семена Прозоровского и Михаила Белосельского приговорили к смерти. Но по ходатайству ратников из их полка, заверивших царя, что эти воеводы «радели по службе», казнь им была заменена на ссылку в Сибирь. Характерно, что за Шеина и Измайлова полковые дворяне не вступились.
И это «бессердечие» не случайно. Шеин был человеком крутого нрава. Целей своих он добивался, не считаясь ни с потерями в войсках, ни с интересами других людей. Во время одного из приступов воевода велел пушкарям продолжать обстрел стен Смоленска, невзирая на потери в рядах штурмующих. После того как в осадном лагере начались трудности с провиантом, Шеин выделил себе для сбора кормов самые богатые волости, а когда фуражиры попытались взять там продовольствие для рядовых ратников, велел их сечь плетьми за самовольство. Как полководец, он был виноват в пассивном ведении войны. Как боярин — в неподобающих высказываниях о личности монарха. Как командир — в том, что позволил подчиненным распустить языки. Но в приговор из этого мало что вошло.