А через несколько минут вновь заговорил его пулемет, выкуривая немцев из-за укрывшего их бугра.
Вода в пулемете кипела, мешая прицелу, пот заливал глаза, но Иван продолжал посылать свинцовые очереди.
Уже перестали бить немецкие пулеметы, и оставшиеся в живых немцы, отступая, выскакивали из-за бугра, когда Ивана вдруг что-то толкнуло в грудь. Перехватило дыхание. Широко открытым ртом он хотел захватить воздух, но воздуха не было. Не понимая, в чем дело, Иван откинулся от пулемета, запрокинул голову — на него опускалось быстро темнеющее небо. «Почему утром черное небо?» — хотел спросить Иван, но не успел, грузно оседая на руки подскочившему Петру.
А на следующий день в дивизионной газете появилась заметка «Подвиг пулеметчика Шарова».
Петр аккуратно вырезал статью из газеты и вложил в конверт с извещением о гибели Ивана Шарова.
«…Умелыми действиями пулеметчик Шаров, — было написано в газете, — вместе со вторым номером, Петром Зацепиным, сумел остановить наступление немецкой части на участке батальона…
…В этом бою пулеметный расчет Шарова уничтожил три пулемета противника и более пятидесяти гитлеровцев…
…Пулеметчик Шаров погиб как герой, память о нем навсегда войдет в историю пашей дивизии».
Петр заклеил конверт, аккуратно надписал адрес и сдал письмо на отправку.
У Виктора сегодня необычный день. Он закончил учебу на курсах и наконец-то получил направление в действующую часть на фронт. Да еще в какую часть! В разведку, в тыл к врагу!
Он заметил, с какой тревогой за ним следит Маша, сколько скорби во взгляде Анны Ивановны, как, насупившись, сначала сунул ему для прощания руку, а потом, словно бы передумав, крепко обнял его старый токарь дядя Коля.
Два дня назад Виктора вызвали к начальнику курсов. В кабинете сидел мужчина в военной форме. Среднего роста, плотный, с обветренным до красноты лицом, короткой стрижкой и очень внимательным взглядом из-под нависших бровей.
— Мы предлагаем тебе, — военный говорил так, как будто продолжал начатый ранее разговор, — служить в разведке. В тылу у немцев. Нужно будет прыгать с самолета, ходить через линию фронта.
Виктор и раньше знал, что от них брали в разные части — и в артиллерию, и в пехоту, и в авиацию. Поговаривали и о том, что кого-то из прежних выпускников взяли в партизанский отряд. Он много думал о том, в какой части ему бы больше всего хотелось служить. Но чтобы вот так повезло, Виктор даже и мечтать не мог.
Работа в разведке, в тылу противника… Мать и отец его были старыми чекистами, учениками Дзержинского. Виктор всегда гордился этим и всю жизнь мечтал быть похожим на них.
— Я согласен! — выпалил он. — Постараюсь оправдать ваше доверие!
— Подожди. Не спеши. Я понимаю тебя — хочешь быть похожим на отца. — Он словно читал мысли Виктора. — Не удивляйся. Мыслей я не читаю. Просто, прежде чем говорить с тобой, поинтересовался твоей биографией. Ты не думай, — продолжал он, — что все так просто. Работа в разведке, тем более в этой войне, много сложнее, чем ты думаешь. Представь себе: ты в тылу врага. Но там не только враги, там и паши, советские люди. Враг пока на пашей территории. Кажется, легче работать, когда кругом свои. Но если ты по заданию должен жить среди врагов? Кругом советские люди, которые тебя презирают, ненавидят, принимают за врага, даже убить готовы? А ты не имеешь права признаться, открыться им. Нет, брат, не так все это легко и просто. Эта работа требует колоссального напряжения сил, выдержки. Это жизнь на нервах. И побеждает тот, у кого они крепче. Эта работа требует полной отдачи — и моральных, и физических сил. Согласия твоего пока не принимаю. Иди. Подумай. Завтра приходи, поговорим. О нашем разговоре никому ни слова. Скажешь курсантам, приглашают… ну, например, в артиллерию.
Сегодня Виктор прощался со своими товарищами — завтра на фронт.
— Ну, лисонька, — он подошел к своему станку, у которого работала Маша, — до свидания. Береги станок.
— Писать-то будешь?
— Конечно. И ты пиши — как тут наш цех, как ребята.
— Ты пока не говори никому, только я скоро тоже на фронт уйду.
— Как на фронт?
— Я поступила на курсы медсестер.
— Тебя же по возрасту не возьмут.
— А я соврала — прибавила год.
— Ай да лисонька! Ну и номер ты выкинула. А сама говорила — комсомольцы не должны обманывать.
— Но я не для себя. Правда? Я думаю, это можно? А, Вить?