Михаил не помнил своих родителей. Много раз он напрягал память, но безуспешно. Думая об отце, он видел человека в солдатской гимнастерке с поясным ремнем, перекинутым через плечо. И почему-то кругом было поле. Пахло скошенным сеном. Человек высоко подбрасывал Мишку, а тот визжал от удовольствия. Но лица… лица Михаил не помнил. Ему даже припоминалось, что от отца пахло махоркой и потом, он помнил, что рядом стояла какая-то женщина и весело смеялась, запрокинув голову, — это, очевидно, мать. Но вот лиц их он не помнил.
Только много позже он узнал, что на их деревню ночью налетели бандиты. Они вырезали всех деревенских активистов, а дома подожгли. Мишку нашли мужики, сбежавшиеся гасить пожар. Он лежал без сознания в лопухах, недалеко от дома.
То ли мать, чуя беду, в последний момент выбросила, чтобы спасти от смерти, Мишку в окно, и он, ударившись при падении, потерял сознание, то ли другим каким путем он там оказался — никто не знал.
Все остальные детские воспоминания Михаила были связаны с детским домом, в который его доставили после гибели родных.
Разные ребята жили в детдоме. И такие, как Мишка, осиротевшие и сразу же оказавшиеся там; и такие, что до этого прошли большой, полный лишений путь, познавшие недетские горести и недетские радости.
Разные впечатления остались и у Мишки. Сначала, когда его только привезли (ему тогда было около шести лет), Мишке все казалось странным и необычным. Да и запомнилось очень немногое — какая-то серая ребячья толпа. Вечно куда-то бегущие, кричащие, дерущиеся и голодные.
Мишке помнится теплый майский день. После уроков он выбежал из школьного здания и, радуясь приятному весеннему солнышку, пошел к спальному корпусу.
— Эй ты, сопля! — раздалось вдруг рядом.
Мишка оглянулся — на бревне сидели несколько ребят из старшего класса.
— Тебе, что ли, говорят, — обращаясь к Мишке, сказал длинный худой парень из старшего класса, которого, как это знал Мишка, все боялись, а за глаза звали «Дылдой», — иди сюда.
Мишка подошел.
— Чего тебе?
— Возьми тетрадки. Снесешь в мою спальню.
— Сам снесешь, — вырвалось у Мишки.
— А в морду хочешь?
— Не.
— Так неси, а то враз схлопочешь.
— Сам снесешь, — Мишка заупрямился.
И вдруг, ни слова больше не говоря, не вставая с бревна, а быстро вытянув вперед ногу крюком, Дылда едва уловимым движением поддел Мишку за ноги, и тот под общий хохот Дылдиных друзей с размаху сел на землю.
— Ну как? — спросил Дылда. — Хватит или еще надо по морде бить? Бери тетрадки, пока я добрый.
Мишка секунду сидел на земле, удивляясь, как это Дылда ловко его поддел, потом вскочил на ноги и неожиданно для самого себя бросился на обидчика, а тот, не ожидавший такой прыти от малыша, не удержал равновесия и, увлекая за собой Мишку, перевернулся через бревно.
Ох и досталось тогда Мишке. Дылда бил его с остервенением. Все тело болело. После каждого удара Мишка падал, старался подняться, но Дылда вновь и вновь очередным ударом валил его на землю.
Потом Дылда отсидел в карцере, а Мишка отлежался в больничном изоляторе. Мишка тогда остался доволен — все-таки тетради Дылде пришлось нести самому.
Мишка был невысокого роста, худощавый. В душе он сам, как и Дылда, называл себя «соплей». Может быть, именно эта меткость прозвища и взорвала тогда Мишку, заставила его вступить в неравный бой. А может быть, и не только это. Было что-то в характере его твердое, непокорное, что заставляло его держаться в стороне от нечестных ребят, говорить всегда правду, хотя это многим и не нравилось.
Случай с Дылдой заставил Мишку ежедневно часами торчать на физкультурной площадке. И это дало свои результаты.
Маленький и проворный, он обладал необычной цепкостью, резкостью удара, и вскоре не только Дылда, но и более старшие ребята стали относиться к нему с уважением, дав ему новую кличку — «Клещ».
Михаил Звонарев не вернулся с этого задания, и никто не знал, что с ним случилось. Судя по тем радиограммам, которые поступали из партизанских отрядов, он выполнил большую часть задания. А потом исчез — как в воду канул. Пытались найти его, но безуспешно.
В одном месте местные жители говорили, что видели русоволосого паренька небольшого роста среди погибших в облаве беженцев, скрывавшихся в лесу, в другом месте говорили, что гитлеровцы, наткнувшись на какого-то парня, ночевавшего на колхозном току, окружили его. Парень долго отстреливался из пистолета, а потом подорвался на собственной гранате.