На десятые сутки после побега, на рассвете, Виктор, усталый и продрогший, сидел в блиндаже командира разведвзвода стрелкового полка и ждал, пока по каналам связи уточняли названный им пароль, а к вечеру его уже обнимали крепкие руки друзей.
Утром следующего дня он мчался на попутной машине домой, в Москву.
— Срочно поезжай, — сказал ему комиссар Тюрин, — может быть, успеешь перехватить письмо матери. Почта сейчас работает медленно. За три дня оно не успело дойти.
Москва встретила Виктора радостными улыбками, деловитой суетой на улицах.
Разгром немцев под Москвой, мощное наступление под Сталинградом — все это вселяло новые силы, уверенность в победе, вызывало улыбки на лицах людей.
Машина миновала поселок Сокол, станцию метро «Аэропорт», свернула в сторону.
От «Аэропорта» Виктор решил ехать на трамвае. Ни машина, которую ему предложил дежурный, ни метро, на котором можно было добраться до Кировской значительно быстрее, его не устраивали.
Нет, только на трамвае — уж очень хотелось ему посмотреть на Москву и москвичей, а разве в метро или машине их так увидишь?
Он устроился на открытой площадке — здесь окна не замерзают и можно смотреть на город. Какие-то девушки помогли ему снять с плеча рюкзак — у Виктора раненая рука была на перевязи — и, разглядывая его, о чем-то между собой перешептывались. Трамвай медленно тащился по улицам, а Виктор смотрел и радовался наступившим переменам в облике Москвы. Исчезли стоявшие раньше на перекрестках противотанковые ежи, разобраны баррикады из мешков с песком.
Заклеенные крест-накрест окна домов и магазинов еще напоминают о войне, но эти смеющиеся лица девчонок и много других неуловимых примет — все говорит, что смертельная опасность уже позади.
Мамы дома не было — она еще на работе. Дверь открыла соседка, Валентина Семеновна.
— Виктор! Живой! Вот мама обрадуется! А что это такое? — добавила она, показывая на руку. — Ты ранен?
Виктор жил в большой коммунальной квартире. Жили дружной семьей, особенно в войну, когда все делились друг с другом чем могли.
Виктор сунул руку за дверной косяк — там, как и всегда, на прежнем месте висел ключ от комнаты. Он провел рукой по косяку — как и прежде, вбитые еще отцом, торчали два гвоздя для ключей: один низко — это когда Виктор был маленьким, другой гвоздь выше.
В комнате все было по-прежнему. Как и до отъезда Виктора на фронт. Только уже не было маленькой жестяной печки «пчелка», у которой так любили собираться вечерами соседи обогреться, обсудить последние сообщения с фронта.
Все в комнате было такое родное и привычное с детства. Сколько помнил себя Виктор, у них в комнате всегда стояла одна и та же мебель, купленная родителями еще в первые годы их совместной жизни.
Отец и мать Виктора после революции служили в ЧК.
Вечно занятые, всегда в командировках, отец с матерью мало уделяли внимания быту, удобствам. «Не будем обрастать бытом, — говорил отец, — а то недолго и в мещанство скатиться!»
Только две перемены в обстановке квартиры запомнил Виктор, и те были связаны не с приобретением нового, а с потерями. В раннем детстве — Виктор помнил — в их комнате стоял рояль и висела большая хрустальная люстра. Но маленькому Виктору, которого в отсутствие родителей оставляли на попечение няньки, нравилось безнаказанно сшибать «висюльки» с люстры и отдирать тонкие пластинки из слоновой кости с клавиш рояля. Эта забава продолжалась долго — родители были в длительной командировке, а когда приехали, ахнули и вызвали старьевщика.
С тех пор мама не играла на рояле, а под потолком висел большой шелковый абажур.
Вечером пришла с работы мать. Виктор услышал ее неторопливые шаги, потом шуршание за наличником двери — искала ключ от комнаты — и бросился к ней навстречу.
— Витя! Сын!
— Мама!
Лицо матери выразило сначала испуг, удивление, потом вдруг глаза наполнились слезами, она кинулась к Виктору, обняла его и уткнулась лицом ему в грудь.
— Что ты, что ты, успокойся, мама. Я жив и здоров. Видишь, вернулся.
— А что у тебя с рукой? Ты ранен?
— Да нет, пустяки. Просто царапина.
Весь вечер мать буквально ни на шаг не отходила от Виктора, ревниво оберегая его от соседей и знакомых.
А те, несмотря на ее протесты, заходили: «на минутку, посмотреть на нашего героя». Заходили на минуту и оставались. Постепенно у них в комнате собралась вся квартира. Сидели, пили чай, разговаривали. Собственно, не столько разговаривали, сколько забрасывали Виктора вопросами: «Как там на фронте? Будет ли открыт второй фронт? Сколько немцев убил Виктор? Когда кончится война?..»