Горе не сломило Анну Ивановну. Теперь она стала квалифицированным токарем и пользовалась в цехе общим уважением и любовью.
Виктор вспомнил о своих боевых товарищах. Рассказал о Василии Лапишеве, Михаиле Звонареве, Сереже Ремневе.
Проговорили до позднего вечера.
Чувство к Вале, которое возникло у Виктора в первый день их знакомства, с каждой новой встречей крепло.
Он не мог понять, как жил раньше, не зная Вали. Трудно было представить неизбежное расставание, когда вновь надо будет ехать на фронт. Много раз он пытался объясниться с ней, признаться в своем чувстве, но всякий раз терялся и не мог произнести самые нужные слова.
Каждый раз, проводив Валю и возвращаясь поздно ночью домой, он ругал себя за такую нерешительность, давал слово завтра же все сказать. А на следующий день все повторялось сначала.
Целыми днями, пока Валя занималась в институте, он не находил себе места. Стараясь как можно быстрее с ней увидеться, приходил встречать ее к концу лекций. Потом стал заходить в институт и, если это было возможно, добросовестно просиживал с ней на лекциях.
— Тебя скоро зачислят в нашу группу, — шутил Павел. — Все преподаватели тебя уже знают. Или отчислят Валю за невнимательность.
А Вале действительно было не до лекций. Расставшись вечером с Виктором, она думала только о нем. Представляла, как грустно и одиноко ему в этот поздний час идти домой по безлюдной Москве, и мысленно проделывала весь путь вместе с ним. И только тогда, когда, по ее расчетам, он уже должен был дойти, сама ложилась спать, пожелав и ему спокойной ночи.
Утром она просыпалась с радостной мыслью: «Скоро его увижу». И потом с нетерпением ждала той минуты, когда он появится в институте. Обычно Виктор приходил сразу же после первой лекции. И если опаздывал, она начинала волноваться.
Виктор ничего не говорил о своем чувстве, но Валя давно поняла, что Виктор ее любит, — для этого не нужно было слов. Она видела, с какой радостной, праздничной улыбкой встречал он ее. Каким счастливым блеском загорались глаза, когда он на нее смотрел. Она любила Виктора и была счастлива, что доставляет ему радость.
Ей было приятно, когда Виктор брал ее под руку. Так тепло и спокойно идти, прижавшись к нему, чувствуя его твердую добрую руку. Но на сердце у нее было тревожно. Она знала — еще несколько дней, и он уедет на фронт.
Однажды они, убежав пораньше из института, зашли в Сокольники. Шли молча по аллеям. Валя взглянула на Виктора. И такую любовь прочитала в глазах Виктора, таким счастьем светилось все его лицо, что невольно радостно рассмеялась.
— Ты что смеешься? — спросил с улыбкой Виктор.
— Да так, ничего.
— Ну, а все-таки?
— Просто хороший солнечный день. И весь ты такой же солнечный и радостный.
— Но ведь это все понятно.
— Почему?
— Потому что я люблю тебя, Валя.
Долго в тот вечер они бродили по парку, потом по притихшим улицам Москвы.
Слова были сказаны, и теперь они, радостно смеясь, выясняли и спорили, кто из них первый полюбил, и вспоминали, как оба мучились оттого, что Виктор никак не мог произнести эти слова…
Они уже подходили к Валиному дому, когда она вдруг расплакалась.
— Что с тобой, родная, ты о чем? — встревожился Виктор.
— Ты опять скоро уедешь на фронт…
— Но я должен ехать.
— Когда?
— Еще не знаю. Рука уже почти зажила. Теперь жду только письма.
— Какого письма?
И Виктор, не объясняя подробностей, рассказал ей, какого письма он ждет, по какому случаю получил отпуск в Москву.
— Я приеду к тебе, можно?
— Можно-то можно, но теперь ввели пропуска на проезд в прифронтовую зону. Как же ты без пропуска?
— А я уже узнавала. Очень просто. Возьму в деканате справку, что работаю на строительстве оборонных сооружений или на заготовке дров, и приеду.
В тот день Валя решила не ходить в институт. Они сидели у Виктора дома, когда в дверь постучала соседка.
— Виктор! Тебя к телефону.
— Это товарищ Лесин? — спросил незнакомый голос.
— Да!
— Говорят из почтового отделения.
— Что, пришло письмо?
— Да. Пришло сразу три письма на имя вашей матери. Почтальон понесла сейчас их вам. Я предупредила ее, чтобы письма вручили вам лично.
— Спасибо.
А через несколько минут они с Валей уже читали эти письма. Одно было от комиссара Тюрина, другое — от Василия Лапишева и Саши Михайлова, а третье — официальное извещение — «похоронка», как его тогда называли.